Жозе наконец заиграла ямочками на щеках, которые за три года жития с Марком удивительным образом были стерты с ее лица. Льюис с отцовской радостью отметил «перемены к лучшему»: возрожденные малюсенькие косички, пребывающие, скорее, в возрасте хвостиков, и упомянутые ямочки. Весь последний месяц, а после выходных – особенно, Жозе металась, как раненый зверь, это замечали все, кто хорошо ее знал. Льюис, у которого она работала с третьего курса, знал. И мадам Лоик тоже знала. Поэтому перед тем, как проводить Жозе в редакцию, пожилая дама подошла к ней и патетически произнесла:

– Детка! Тебе надо в люди! – Ее дребезжащий голос отдавался эхом в подъезде, куда Жозе уже приоткрыла дверь.

– Почему?

– Иначе ты себя съешь или начнешь лазать по стенкам.

– Я постараюсь, мадам Лоик. Но мой талант лазать по стенкам может пойти на пользу: скоро Париж зальет водой, и на второй этаж придется залезать с улицы. – Ей самой стало кисло от этой шутки, и она поспешила исправить впечатление: – Вот придумала себе головную боль на месяц минимум. Если редактор согласится, то буду просиживать все ночи напролет. Говорят, это очень увлекает.

– Ночи надо проводить не за работой, детка. И тебе это хорошо известно. Вот я в твои годы… – Мадам Лоик смущенно потупилась. – Ну ладно, тебя еще вынесет на хорошие берега. Даже и через работу.

Если бы Жозе знала, насколько мадам Лоик окажется права! Если бы она знала, как быстро сбудутся, в общем-то, ни к чему не обязывающие и вполне светские пожелания этой доброй старушки!..

«Дорогая моя, бесценная! – писала Агнесс в своем первом электронном письме, которое Жозе чудом не стерла из ящика. – С прискорбием сообщаю тебе, что нашла свое счастье. Да такое, что готова остаться в Штатах навсегда… Правда, счастье пока об этом ничего не знает, но это всего лишь вопрос времени… Жозе, не завидуй, не плачь! На тебе платочек, вытри нос. Я понимаю, тяжело пережить такое, но, может быть, и тебе Бог пошлет кусочек счастья в личной жизни. (Шутка).

Мы встретились на одной вечеринке, всю ночь он со мной протанцевал и исчез, как Золушка. Я теперь не знаю, как его искать, но приблизительно представляю, где он живет. Он одинок, вполне состоятелен, хотя мне все равно: с голоду мы и наши дети не умрем. (Еще одна шутка).

С работой пока все нежно и приятно, но меня бесит Америка. Я ее не понимаю, мне чужд ее менталитет, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не рассказывать об этом, так или иначе, в каждом своем материале.

А первые два дня меня вообще замотали, даже вещи не дали распаковать, повезли уже на какое-то интервью с продюссершей. Тетенька оказалась толстая и тупая, как буфетчица в нашей булочной на углу, помнишь? Завтра – опять к ней ехать… Вчера дали гонорар за десять дней работы. Утешает. Пожалуй, единственное, что утешает.

В гостинице кормят, ухаживают.

Как у тебя? Марк не надоедает? Постой, а может, ты нашла ему замену? Ты все еще мозолишь глаза мадам Лоик? Не мучь старушку: возьми у консьержки ключ, она тебя прекрасно знает, и живи у меня! Как знать, может, мы с моим счастьем поженимся, и я останусь здесь, не возвращаясь в Париж! (Шутка третья и последняя).

Ладно, не грусти и сильно не завидуй, а то все испортишь! Целую, Агнесс».

Письмо было вполне характерное для ее подружки, которая иногда напоминала собой фейерверк, и, в целом, повеселило Жозе. Во всяком случае, теперь она знала, что не одна на белом свете, и ей удастся доплыть под этим проливным дождем до светлой полосы в жизни. Уже четыре дня (включая выходные) она сидела на выставке и, честно говоря, не совсем понимала суть своего назначения. Может быть, ее выставили, как экспонат? Или мудрый Льюис решил таким образом выпихнуть ее в толпу?

Ей было скучно, она никогда не любила музейной пыли.