Кирилл с сомнением поглядел на Протасова, а тот, зло захлопнув папку, скомандовал:

— Пакуйте его. Там разберемся, что ему можно пришить. И охранника прихватите. Уж он-то у меня точно за сопротивление отсидит. А если докажем, что он к Колчиной приходил и Устемирова убил, загремит по полной.

— Воля ваша, — миролюбиво ответил Чебыкин и сбросил халат, оставшись в майке и трусах, не скрывающих синюшных волосатых коленок. — Только я на произвол жаловаться буду.

— Да жалуйся ты хоть в ООН, — отмахнулся Протасов и прикрикнул на замерших оперов: — Чего рты раззявили? Грузите клиента!

Глава 24

Взбудораженная неожиданным звонком Никиты Саша долго не могла прийти в себя.

Никите решительно нечего было делать в Михайловке. Даже если его намеки на Лику и Коростылева она поняла правильно, ни ту, ни другого с михайловским музеем ничего не связывало.

Или связывало?

Подумав, Саша решила, что связывать могло. После случившегося с ее дедом она могла поверить в любые закулисные интриги хранилищ и фондов различных музеев. (События описаны в романе Ирины Мельниковой и Георгия Ланского «Лик Сатаны»). Экспонаты, валяющиеся в запасниках, вполне могли быть украдены и проданы через антикварные салоны. Именно Шмелеву удалось нащупать ниточку, ведущую к кражам в запасниках, и распутать преступление, ставшее впоследствии камнем преткновения в их отношениях. Неужели и сейчас история повторялась?

Телефон Никиты молчал. Саша звонила весь день, но номер просто не отвечал, а под вечер механический голос с неукоснительной вежливостью сообщил, что абонент временно недоступен. Выхаживая по кухне туда-сюда, Саша куталась в старый халат, борясь с искушением позвонить еще куда-нибудь, хотя бы вечной антагонистке Быстровой: вдруг она знает больше? Она ведь всегда была лучше осведомлена. Даже когда Саша и Никита были вместе, Быстрова, с ее рысьими глазами, ленивой грацией и ядовитым языком стояла между ними. К ней Никитка бегал жаловаться, советоваться, а Саше приходилось терпеть, изображая дружбу. Быстрова, кстати, ее тоже едва терпела, но либо хуже притворялась, либо не давала труда скрыть свою неприязнь. Саша подозревала второе. Юлия, как истинная хищница, не желала выпускать из когтей ни одного своего мужчины, пусть даже бывшего, на которого более претендовать не собиралась.

Наглотавшись на ночь валерьянки, Саша легла спать, а наутро, окрыленная внезапным вдохновением, позвонила в михайловский музей Агафоновой, разузнать, не слышно ли чего.

— Ой, Сашенька, а журналиста-то вашего в больницу увезли, — запричитала Елена Борисовна. — Говорила я, чтоб не совался он к этому бандюку, чтоб его разорвало, окаянного.

Саша едва не выронила трубку, поймала телефон на лету и онемевшими губами переспросила:

— К бандюку?

— Да, к Чебыкину. Есть у нас тут такой, авторитет криминальный. По-моему, он с зоны не вылезает, сейчас правда, притих, но стоило к нему вашего журналиста отправить — вот вам, пожалуйста! Говорят, отравили его!

Саша почувствовала, как екнуло сердце. В ушах зашумело, и она едва не застонала. Агафонова все говорила, говорила, но слова не доходили до Сашиного сознания.

— …а ведь я говорила, говорила… Но он как шкатулку увидел, так сразу вознамерился о коллекции статью написать. Хочу, говорит, это очень интересно.

— Погодите, погодите, — завопила Саша. — Вы откуда знаете, что Никита в больнице?

— Милая моя, у нас же деревня посчитай. Все всё знают. А тут такой случай. Чебыкина полиция увезла, но сегодня уже выпустили, это я точно знаю. Ох, нет нам покоя ни днем ни ночью! Опять начнется, как в девяностые! Чебыкин мне уже позвонил с утра, сказал, что свою шкатулку заберет.