- Ш-ш-ш. Зина, дорогая, тише. Не говори больше ничего.

Ровный, лишенный эмоций голос продолжал:

- Я лежала неподвижно, когда заглянула Банни и Людоед не знал, что она видела, что он делает и Банни убежала и пришел Гавана и ударил Людоеда куском трубы, а Людоед сломал ему шею он теперь умрет, а я...

Горти почувствовал, что у него сухие веки. Он поднял осторожно руку и ударил ее расчетливо по неповрежденной щеке.

- Зина. Прекрати!

После этого удара она издала громкий крик и закричала:

- Я больше ничего не знаю, правда я не знаю! - и разразилась болезненными рыданиями. Горти попытался говорить с ней, но его нельзя было услышать сквозь ее плач. Он встал, повернулся, осторожно опустил ее на диван, побежал и намочил полотенце холодной водой и вытер ее лицо и руки. Она резко прекратила плакать и уснула.

Горти смотрел на нее пока ее дыхание не убедило его, что она успокоилась. Он положил свою голову медленно возле ее став на колени возле дивана. Ее волосы были у него на лбу. Скрестив руки он взял себя за локти и начал тянуть. Он сохранял это напряжение пока его плечи и грудь не стали пульсировать от боли. Ему нужно было оставаться возле нее, не двигаться, но в то же время снять черное напряжение ярости, которое нарастало в нем, и работа, которую выполнял ли его мускулы спасла его рассудок без малейшего движения, которое могло бы разбудить спящую девушку. Он долго стоял так на коленях.

За завтраком на следующее утро она снова могла смеяться. Горти не сдвинул ее и не дотронулся, только снял с нее обувь и накрыл пуховым одеялом. В предутренние часы он принес подушку из спальни и положил ее на пол между диваном в студии и дверью, и растянулся там, чтобы слышать как она дышит и с кошачьей внимательностью прислушиваться к малейшему шороху с лестницы и лестничной площадки.

Он стоял склонившись над ней, когда она открыла глаза. Он сразу же сказал:

- Я Горти и ты в безопасности, Зи.

Нарастающая паника в ее глазах умерла, не родившись, и она улыбнулась.

Пока она купалась он отнес ее одежду в ближайшую автоматическую прачечную и через полчаса вернулся с выстиранной и высушенной одеждой. Еда, которую он купил по дороге была не нужна; она уже вовсю была занята приготовлением завтрака, когда он вернулся - яичница "как на автозаправке" (жареные яйца в центре кусочков хлеба, из которых серединки выдавлены стаканом для молока) и хрустящий бекон. Она забрала у него продукты и проворчала на него.

- Копченая рыба - сок папайи - датская колбаса. Горти, здесь еды на роту!

Он улыбался, больше ее смелости и ее способности быстро восстанавливать силы, чем над ее протестами. Он прислонился к стене скрестив руки, наблюдая как она прихрамывая ходит по кухне, завернутая с головы до пят в то, что для него было плотно облегающим банным халатом, и пытался не думать о том факте, что она вообще им воспользовалась. Однако он понимал, видя ее хромоту, видя, что случилось с ее лицом...

Это было веселый завтрак, во время которого они счастливо играли в игру под названием "А помнишь...", которая, если разобраться, является самой захватывающей игрой в мире. Затем был молчаливый период, когда для каждого из них вида собеседника было достаточно для общения. Наконец Горти спросил:

- Как тебе удалось вырваться?

Ее лицо потемнело. Усилие справиться с собой было очевидным - и успешным. Горти сказал:

- Тебе придется рассказать мне все, Зи. Тебе придется рассказать мне и обо мне тоже.

- Ты много узнал о себе.

Это был не вопрос.

Горти отмахнулся.

- Как ты выбралась?

Подвижная часть ее лица сморщилась. Она посмотрела на свои руки, медленно подняла одну, положила ее на и вокруг другой, и когда говорила, сжимала ее.

- Я была в состоянии комы несколько дней, я думаю. Вчера я проснулась на своей койке, в трейлере. Я знала, что я сказала ему все - кроме того, что я знаю, где ты находишься.