Поддаваясь начавшей охватывать ее меланхолической томности, Эрмин добавила в свою манеру исполнения трогательные нотки, в которых чувствовалась безграничная нежность. Ее голос, способный резко взлететь к вершинам своего диапазона, стал более ласковым и теплым. Он удивительно гармонично сочетался с сопровождающей его неторопливой музыкой. Последние звуки арии утонули в бурных аплодисментах. Слегка наклонив голову в знак своей признательности публике, Эрмин заметила в ложе справа от себя восхищенное лицо матери, не менее восхищенное лицо Мадлен и – уже более расплывчато – мордашки своих дочек. Ее сердце сжалось от ощущения безграничного счастья.

«О о, там, похоже, и Лоранс с Нуттой, и мама, и папа! О господи, они приехали! И я их очень скоро обниму!» – с радостью и удивлением подумала Эрмин.

Этот сюрприз придал ей новых сил, и она ощутила своего рода артистический пыл. Она прошла по сцене легкой походкой, заставляя развеваться свое широкое блестящее платье. Ее плоть, казалось, была сделана из перламутра, а шевелюра – из чистого золота. Она слегка расправила изящным движением свои плечи, и из ее уст зазвучала ария из оперы «Мадам Баттерфляй» – произведения, довольно трудного для любой певицы, которое Эрмин тем не менее выучила еще в годы своей юности.

На море в штиль когда нибудь увидим,

Как клубы дыма устремились к небу…

Лора, содрогаясь, закрыла глаза, чтобы полнее насладиться сильным и чистым голосом Эрмин. Жослин, сидя позади Лоры, аккуратно положил свою ладонь на ее руку, затянутую в бархатную перчатку. Он тоже сейчас пришел в восторг, хотя раньше ему часто доводилось слышать, как поет его дочь. «Она наконец вернулась! – подумал он. – Мне совсем не нравилась эта ее затея с поездкой в Европу, да еще и с двумя маленькими детьми. Не говоря уже о том, что целых два года наша Мимин провела в уединении там, на берегу Перибонки. Она почти не показывалась на люди. Но теперь она вернулась, наша дорогая, и мы этим воспользуемся, потому что она обещала нам пожить в Робервале».

Жослин Шарден смахнул слезу. В своем возрасте шестидесяти семи лет он становился все более и более сентиментальным, и семья теперь находилась в центре его интересов.

Концерт продолжался. В зале чувствовалось волнение: публика то одобрительно шепталась, то дружно приходила в восторг и начинала аплодировать. Эрмин исполняла «Где то над радугой» – произведение, все еще пользующееся успехом по всему миру. Лоранс и Мари Нутта обменялись умиленными взглядами: эту песню им пели в качестве колыбельной, когда они были совсем еще маленькими детьми.

Затем были исполнены «Аве Мария» Гуно и «Ария колокольчиков» из оперы «Лакме» Лео Делиба. Лиззи, стоя за кулисами, наблюдала за весьма успешным выступлением певицы сопрано. «Она просто фантастическая! Фантастическая!!! – мысленно твердила себе она. – Секрет успеха Эрмин заключается в ее золотом голосе – голосе необыкновенном – и в ее таланте интерпретации, щедрости ее актерской игры… А еще ей везет: она не пополнела ни на грамм, а кожа ее так и осталась нежно розовой!»

Эта более чем похвальная констатация напомнила ей об инциденте с Родольфом Метцнером, про который писали сенсационные статьи в газетах три года назад. Богатый швейцарский меломан выкрал Эрмин, поскольку она вызывала у него неудержимую страсть. «После этого случая она стала бояться выходить на сцену. Она тогда переключилась на запись своих выступлений и записала сразу две грампластинки. Но это все уже позабыто. Она снова трудится на сцене и по прежнему великолепна!»

В завершение своего выступления Снежный соловей исполнил, вкладывая в это всю свою душу, песню «К чистому роднику». Кто то в партере стал ей подпевать, остальные подхватили, и Эрмин, растроганная действиями этих людей, не удержавшихся от соблазна спеть вместе с ней, еще раз повторила припев.