– Твоя очаровательная сестренка отказалась покинуть Роберваль и приехать сюда, – проворчала Лора. – Она решила, что не может оставлять Мирей одну. Если тебя интересует мое мнение, то могу сказать, что это надуманный повод. Кроме того, я договорилась с домработницей, которая приходит по утрам наводить у нас в доме порядок, чтобы она присмотрела за нашей приболевшей служанкой. Ситуация складывается немного нелепая: мы теперь находимся в услужении у нашей служанки. Пойдем…

– Мама, я не могу упрекать Киону за то, что она заботится о Мирей! – сухо возразила Эрмин.

– Именно эти слова я твердил твоей матери всю нашу поездку, – сказал Жослин, – но она продолжала сердиться… Здесь жарко. Я пойду покурю сигару.

– Пойдем, папа, я покажу тебе, где находится служебный вход, через который заходят и выходят артисты, – пошутила Эрмин. – Ты мог бы подышать воздухом, немного прогуляться и вернуться через главный вход.

В течение следующего часа, хотя Эрмин и пришлось почти непрерывно общаться с публикой, она не могла заставить себя не думать о Кионе. Ее чудаковатая сестренка не любила город и предпочитала спокойную жизнь на лоне природы. Тем не менее ее отказ приехать показался Эрмин очень странным и даже вызвал у нее тревогу. Ставя свою подпись на упаковке пластинок, певица то и дело концентрировала все свое внимание на Кионе, пытаясь мысленно поговорить с ней. В свои шестнадцать лет и пять месяцев Киона отличалась удивительной – и весьма необычной – красотой. Будучи умной и рассудительной не по годам, она немножко посмеивалась над своей внешностью и упорно заплетала в косы свои длинные светлые волосы, имевшие рыжеватый оттенок, носила полотняные штаны и юношеские рубашки. Ее кожа цвета дикого меда служила прекрасным фоном для ее миндалевидных янтарных глаз. Взгляд этих глаз удивительно напоминал взгляд волка.

«Киона, если бы ты только знала, как мне не хватало тебя во Франции! Я не получила от тебя ни одного знака, ни одного видения и ни разу не видела тебя во сне», – мысленно посетовала певица.

В этот момент к инкрустированному мозаикой столу, на котором лежали пластинки, подошла семейная пара.

– Мадам Дельбо, вы будете находиться в Квебеке все лето? – спросил мужчина. – Мы не видели ни одной афиши, в которой фигурировало бы ваше имя.

– Мы присутствовали при вашем дебютном выступлении, когда исполнялся «Фауст», – добавила его жена. – Жаль, что ваше имя не очень то часто появляется на афишах. Возьмите пример с Марии Каллас. Она становится все более и более известной. Мы слушали ее в Милане в прошлом году. У нее особенный голос – так же, как и у вас, – но тембр совсем другой.

– Я очень много слышала о ней в Европе, – ответила Эрмин, широко улыбнувшись. – Я уверена, что она завоюет международную славу. Что касается меня, то для меня важнее моя семья.

Словно бы в подтверждение этих слов, Констан, воспользовавшись тем, что Мадлен на секунду отвлеклась, бросился к своей матери и прижался к ней. Появление этого красивого ребенка с голубыми глазами вызвало у семейной пары восторг.

– Ого, да ведь он ваша копия, мадам Дельбо! – воскликнула женщина. – Может быть, он станет в будущем тенором.

– Может быть… – кивнула Эрмин, целуя своего сына в лобик.

Чуть поодаль с нетерпеливым видом стояла Лора со стаканом содовой в руке. Она была весьма довольна тем, что находится среди такого большого количества элегантно одетых людей, но ей уже хотелось поскорее отсюда уйти и пообщаться с Эрмин в узком семейном кругу. Жослин подошел к ней, расположившейся возле большой стойки из красного дерева, за которой бармен готовил кому то коктейль.

– Лора, я чувствую себя здесь неуютно, – проворчал он.