ВАЛЕН. Оставил меня без игры. Без шариков – не то. А игра-то была общая. Так что плюнул ты в свой колодец.

КОУЛМЕН. Знаю, знаю и прошу прощения. Теперь твоя очередь. (Пауза). Что-то ты замешкался. А помнишь дебилов, которые твои комиксы в костер побросали? На самом деле это я сделал. А обвинил их, все равно они безответные.

ВАЛЕН. Интересные были комиксы. «Человек-паук» назывались. Здорово в них человек-паук с доктором-осьминогом сцепился.

КОУЛМЕН. Виноват, прости. Твоя очередь. (Пауза). Или вспомнить нечего?…

ВАЛЕН. Да ну тебя!..

КОУЛМЕН. А помнишь, как Пато Дули отделал тебя? Ему было всего двенадцать, а тебе уже двадцать. А за что, тебе и до сих пор невдомек. Я ему сказал, что ты обозвал его покойную мамашу волосатой проституткой.

ВАЛЕН. Да не чем-нибудь, а зубилом! Чуть глаз не выбил!

КОУЛМЕН. Наверное, Пато любил свою мать, не иначе. (Пауза). Прости, если можешь.

КОУЛМЕН рыгает.

ВАЛЕН. Ну и звуки!

КОУЛМЕН. Ну, что еще вспомнишь?

ВАЛЕН. Пописал я один раз в кружку, из которой ты пиво пил. А самое смешное то, что ты и разницы не почувствовал.

КОУЛМЕН (после паузы). А сколько мне было?

ВАЛЕН. Семнадцать, точно. Помнишь, мы целый месяц в больнице с гландами провалялись? Да, в тот месяц. (Пауза). Прости меня.

КОУЛМЕН. А я прикладываюсь к твоему самогону уже десять лет. Полбутылки выпиваю и доливаю воды. Так что вкуса настоящего самогона ты с восемнадцати лет не чувствуешь. А настоящий-то – это восемьдесят три градуса.

ВАЛЕН (прикладывается к стакану. После паузы). Но вину за это ты ведь чувствуешь?

КОУЛМЕН. Конечно, прости меня. (Бормоча). Пришлось мочу пить, да не чью-нибудь, а именно его. Вот черт…

ВАЛЕН (сердито). Значит просишь прощения, точно?

КОУЛМЕН. Прошу, прошу! Прошу, черт меня побери! Ты что не расслышал?!

ВАЛЕН. Вот и хорошо, хотя прозвучало не очень искренне.

КОУЛМЕН. Да пошел ты, если ты… Ладно, молчу, молчу. (После паузы). Прости, что разбавлял твой самогон целых десять лет. Прости.

ВАЛЕН. Совсем другое дело. (После паузы). Чья очередь каяться, твоя или моя?

КОУЛМЕН. Пусть будет твоя.

ВАЛЕН. Спасибо. А помнишь, как один раз Элисон О' Хулиген вышла на спортплощадку с ручкой во рту, а на следующий день вы собирались с ней на танцы? Так толкнул ее локтем я, так, что ручка острым концом в гланды ей и вонзилась. А когда она вышла из больницы, то была уже помолвлена с врачом, который выдернул эту дурацкую ручку, а на тебя смотрел, как на пустое место. Помнишь?

КОУЛМЕН. Еще как помню.

ВАЛЕН. Это не был несчастный случай. Я все подстроил. Из ревности. Исключительно.

Пауза. КОУЛМЕН запускает в ВАЛЕНА пирожком с мясом и пробует ухватить его за шею. ВАЛЕН увертывается.

Прости меня! Прости меня! (Указывая на письмо). Отец Уэлш! Отец Уэлш!

ВАЛЕН отбегает от стола. КОУЛМЕН стоит напротив него, кипя от злости.

КОУЛМЕН. Чтоб тебя!

ВАЛЕН. Спокойно.

КОУЛМЕН. Я же любил Элисон! Мы бы сейчас могли быть мужем и женой, если бы не эта гребаная ручка!

ВАЛЕН. А то что она ее сосала, да еще с заостренного конца? Сама приключений искала!

КОУЛМЕН. И нашла с твоей помощью! Она же могла умереть!

ВАЛЕН. Прости меня. Ну, прости. А зачем пирожками бросаться. Они денег стоят. Нам нужно держать себя в руках, успокоиться. А ты раз, и сорвался. Из-за тебя душа отца Уэлша в ад попадет, и гореть ей там синим пламенем.

КОУЛМЕН. Оставь его душу в покое. Чуть не угробил бедную девочку, а теперь «успокойся» да «успокойся».

ВАЛЕН. Да сколько воды с тех пор утекло, и к тому же я попросил прощения. От всего сердца. (Усаживается). Все равно глаза у нее косые были.

КОУЛМЕН. Ничего подобного! Глаза у нее были – каких поискать!

ВАЛЕН.