И настала тишина. Кто-то плакал, но это не считалось.

    Три тысячи сто двадцать четыре человека молча смотрели в пятно черноты.

    Удар сердца. Ещё удар.

    Потом снова начался ужас.

    Врубили сирены – не слишком громкие, их можно было переорать, но – нельзя было пересилить нагнетаемый ими ужас. Разве – удавалось какое-то время держать себя в руках…

    Потом по проходам между нарами побежали надсмотрщики в сером, грозя «прижигалками», люди хватали пожитки, неслись к люку. Спокойно, говорил Ярослав, он сгрёб Ленку, она молча билась, спокойно, мы дома, уже дома…

    Олег выволок из-под нар их общий с Ярославом мешок. В числе прочего там лежал маленький нож, выточенный из подвернувшейся во время очередного бунта полоски тёмного металла.

    У Ленки пожиток не было: с месяц назад всё украли. Пытались искать, но ничего так и не всплыло.

    Ближе к люку двигались уже в плотной толпе, всё медленнее и медленнее. Кто-то упал. Подняли, понесли. Олегу попало «прижигалкой» – в задницу, на самом слабом уровне, и следа не останется – но всё равно: заныло в боку, в плече, под сердцем, – напоминая о событиях прошлого лета…

    А потом – пахнуло в лицо холодным, почти морозным воздухом. Сирены замолкли, но от этого стало страшнее.

    Олег ещё запомнил, как спускались по трапу. Потом – вспыхнул молочно-белый непрозрачный свет…

    Прошёл год.

    Потом ещё год.

    Потом прошло десять…

    Олег встал. Тело слушалось, но не точно, забывчиво, с запозданием.

    Тьма была та, от которой за прошедшие годы отвыкли: чёрная. Прямо и высоко горел лохматый беззвучный и бесцветный огонь. Изредка от него отрывались искры и падали вниз.

    Шёл медленный, редкий и очень тёплый – парной – дождь.

    Олег повернулся к огню спиной. Перед ним открылось поле сражения: земля была устлана телами. Местами плавали клочья тумана. То здесь, то там кто-то понуро бродил между телами.

    Сначала по рукам, затем по ногам побежали мурашки. Он захотел лечь, но не лёг. Земля была покрыта густой полёглой травой, но почему-то казалось, что ложиться нужно в вонючую липкую грязь.

    Потом, будто по неслышной команде, лежащие зашевелились и стали подниматься. Они двигались, преодолевая незримое сопротивление, разрывая невидимые путы. Встающих было много, очень много…

    Олег понял, что всё это время сдерживал дыхание. Можно сказать, вообще не дышал.

    Воздух наполнил и разорвал ему грудь. Воздух пах землёй и водой, травой и старыми листьями – как в Крыму поздней осенью. Им нельзя было надышаться. И он пьянил наповал.

    Кто-то неуверенно крикнул: «Ура…»

    …Они обнимались со всеми подряд и что-то кричали, и кто-то плакал. Они охрипли от смеха и кашля. Огонь в небе погас, но тут же что-то хлопнуло, свистнуло, и другой огонь повис в другом месте. Потом к Олегу протолкался Стасик Белоцерковский, кажется, самый младший из захваченных – если не считать совсем уж маленьких, родившихся на корабле.

    – Олег Павлович, Олег Павлович! – он хватал Олега за рукав, отпускал, снова хватал. – А Елена Матвеевна? Её не видели? Очень нужно!

    – Что стряслось? – с трудом спросил Олег; горло уже с трудом пропускало звуки.

    – Вот! – Стасик разжал кулак.