– Я был честен с этим болгарином, – рассказывал Певцов. – Я вел себя как джентльмен. Я сказал ему: «Может быть, вы и не виноваты. Вполне допускаю…» Я объяснил ему политическую ситуацию в Европе: России нельзя ссориться с Веной сейчас, когда скоро наверняка придется воевать с турками. Трения между нашими державами на руку султану. Нам труднее будет протянуть руку помощи болгарским единоверцам. Да, я был с ним откровеннее, чем Шувалов с государем. Я сказал: «Хотек уже отправил депешу императору Францу-Иосифу. Мы задержали ее на телеграфе. Но, увы, только до завтрашнего утра. Убийца должен быть найден сегодня. Завтра будет поздно. Депеша уйдет в Вену, последствия ее непредсказуемы. Если вы, мой друг, действительно любите свою многострадальную родину, долг патриота призывает вас взять вину на себя… Агнцы одесную, – сказал я ему, – а козлища ошую!»

– И что Боев? – Иван Дмитриевич навалился грудью на стол, вино переплеснулось через край рюмки. Он знал ответ, но хотел услышать его из уст человека, который скляночку с грибами, конечно, отвергнет, а живую душу возьмет и не поморщится.

– Согласился при условии, что мы выдадим его за турка.

– Он-то молодец! А вы? Хватит совести принять такую жертву?

– Совестливый человек может оказаться бессовестным гражданином, – заметил Певцов. – Но это дело прошлое, потому и рассказал. Слава богу, не понадобится. Забудем…

– 

На карете у посла висел фонарь желтого цвета, у Шувалова – с синеватым отливом. То есть огонь в них был одинаков, но стекла разные. Кареты катили по городу, два огонька – золотой и синий – приближались один к другому, чтобы встретиться возле двухэтажного дома в Миллионной.

Посла сопровождал казачий конвой, без которого Хотек теперь никуда не выезжал. Один казак скакал впереди кареты, двое – сзади, есаул – сбоку, у дверцы. Сабли наготове, на вершок выдвинуты из ножен. Грозно обрамляют лица темные башлыки.

К великому князю Петру Георгиевичу, принцу Ольденбургскому, Шувалов тоже отправил нарочного и лишь с окончательным докладом государю решил повременить до утра.

На повороте его карета едва не сшибла одинокого прохожего. Это был сыскной агент по фамилии Сыч.

Иван Дмитриевич еще утром рассудил, что если убийца – простолюдин, то непременно хоть одну золотую монету пожертвует за упокой души князя и за спасение своей собственной, наставит свечек. Значит, по церквам тоже надо проверить, не только по трактирам.

С этой миссией и отправлен был Сыч. Раньше он служил истопником в Знаменском соборе и знал духовное обхождение. При успехе Сычу велено было со всех ног бежать в Миллионную, и он уже однажды прибегал, притаскивал английский шиллинг, за что схлопотал от Ивана Дмитриевича по шее. С тех пор ни слуху ни духу от него не доходило.

Город затихал.

Часы на башне городской думы пробили одиннадцать раз, и доверенный агент Константинов, сосчитав удары, зло сплюнул себе под ноги. Измученный как собака, он обошел уже множество заведений всех рангов, от шикарных ресторанов с цыганскими хорами до скромных и опрятных немецких портерных, от знаменитых трактиров, где отмечают юбилеи университетские профессора, до жалких питейных домов, не имевших ни вывесок, ни названий. Под взглядами лакеев и половых, в сиянии хрустальных люстр, в свете керосиновых ламп, свечей и медных масляных плошек, воняющих дешевым жиром, то здесь, то там вспыхивал золотой профиль Наполеона III и вновь погружался на дно кармана.

Собственные доверенные агенты Константинова – оборванцы Пашка и Минька – шныряли по ночлежкам и рыночным притонам.