|
Больно. Очень больно, – всхлипывала Пегги. – Этим людям все равно. – Доктору Уилбур не все равно. Она расспрашивает тебя обо всем. – Всем все равно, – безнадежно ответила Пегги. – И эти руки ранят. – Твои руки? – Нет, другие руки. Руки налезают. Руки, которые ранят! – Чьи руки? – Не скажу. – Опять этот детский тон. – Я никому не обязана рассказывать, если не хочу. – Что еще ранит? – Музыка ранит. – Пегги снова говорила тихим задыхающимся шепотом. – Люди и музыка. – Какая музыка? Почему? – Я не скажу. Доктор Уилбур осторожно обняла Пегги за плечи и помогла ей сесть на кушетку. Тронутая этим, Пегги тихо пожаловалась: – Понимаете, всем все равно. И ни с кем нельзя поговорить. Ты вроде как неприкаянная. – Наступило молчание. Затем Пегги сказала: – Я вижу деревья, дом, школу. Я вижу гараж. Я хочу войти в него. Тогда все будет в порядке. Тогда будет не так больно. Боль будет не такой сильной. – Почему? – Больно, когда ты недостаточно хорош. – А почему ты недостаточно хороша? Расскажи доктору Уилбур побольше о том, почему бывает больно и что это значит. – Меня никто не любит. А я хочу, чтобы кто-нибудь хоть немножко заботился обо мне. Нельзя любить кого-нибудь, когда всем все равно. – Продолжай. Расскажи доктору Уилбур, в чем там сложности. – Я хочу кого-нибудь любить и хочу, чтобы кто-нибудь любил меня. Но никто не хочет. Вот почему больно. В этом вся и разница. А когда всем все равно, от этого начинаешь беситься, хочется говорить всякие вещи, рвать все, бить, лезть сквозь стекло. Неожиданно Пегги умолкла и исчезла. На том месте, где она сидела, теперь находилась Сивилла. – У меня вновь была фуга? – спросила Сивилла, быстро отстраняясь от доктора. Она была испугана и встревожена. Доктор кивнула. – Ну, вроде бы все обошлось лучше, чем в прошлый раз, – успокоила себя Сивилла, осмотрев помещение и увидев, что никакого беспорядка нет. – Как-то раз вы говорили мне о музыке, Сивилла, – сказала доктор, пытаясь выяснить, знает ли Сивилла о том, что говорила Пегги. – Расскажите мне об этом немножко побольше. – Что ж, – сдержанно ответила Сивилла, – я брала уроки фортепьяно, и миссис Мур, моя учительница, частенько говорила: «У тебя врожденные способности. Хороший слух, хорошие руки, хорошее туше. Но тебе нужно побольше заниматься. Все это у тебя получается и без практики. А что получилось бы, если бы ты хорошенько занималась?» Но я не занималась. И не рассказывала ей о том, что не занимаюсь, потому что мама постоянно критикует меня. Всякий раз, когда во время занятий я делала ошибку, мама вскрикивала: «Так неправильно. |
