— Дорогая моя, я думаю, Что у меня рука набита, нет, что у меня дар к взращиванию юных талантов. Ах, как она напоминает мне тебя в юности, Софи! — Он отцовским жестом кладет Амелии руку на голову, и та светится от счастья.

— М-да? Ты собираешься и ее продать, когда ее лучшие дни минуют, чтобы ставить представления?

— Софи, низко с твоей стороны так говорить. — Отец тяжело вздыхает. — Это дитя со временем дорастет до маленькой роли, а потом и до больших ролей, а пока будет постигать сценическое искусство под чутким руководством Сильвии и меня. И, Софи, если не возражаешь, пожалуйста, запомни: Амелия моя племянница. Сильвия, понимаешь ли, по натуре очень ревнива, а я ценю тепло семейного очага и домашний уют. Точнее сказать, уют в нашей квартире.

— Миссис Марсден, — говорит Гарри, — Амелия должна пойти с нами. Она член семьи виконта Шаддерли, родственница графа Бирсфорда, и ей не подобает здесь находиться.

— Шаддерли… Бирсфорд… Так-так, а эти джентльмены интересуются театром, мистер Бишоп?

Я отвечаю за него, безошибочно распознав алчный огонек в глазах отца:

— Нет, ни капельки. Его сиятельству нисколько не интересно видеть свою подопечную на сцене, равно как и занятой в театре какой-то сомнительной деятельностью. Она не подписывала никаких договоров, папа. Ты не имеешь права ее здесь удерживать. — Я обращаюсь к Амелии: — Возможно, мистер Марсден не обмолвился о том, что у этого театра нет лицензии на постановку спектаклей. В лучшем случае ты станешь в чулках и короткой юбке показывать пантомиму.

— Но мистер Марсден говорил… — Амелия переводит взгляд с меня на моего отца и обратно. — Миссис Марсден, вы же сами говорили, что я достаточно хороша, чтобы играть и петь профессионально.

— Ну вот… — бормочет отец.

— Я такого не говорила. Я говорила, что если будешь усердно трудиться, то станешь равной тем, кто выступает на сцене в Лондоне. Разумеется, я не думала, что ты совершишь такой необдуманный шаг, сбежишь от тех, кто любит тебя и печется о твоем благополучии. И ради чего? Не для того, чтобы стать уважаемой шекспировской актрисой, но для того, чтобы представлять низкопробную комедию… — Я умолкаю, видя маску презрения на лице Гарри.

Он явно думает, что это я вдохновила Амелию на этот «подвиг», и боюсь, я действительно могла набить ее голову привлекательными картинками. Разве я не говорила ей, что можно быть актрисой и оставаться при этом уважаемой леди?

— Мы расстраиваем юную леди, — говорит отец. — Пойдем Софи, дорогая моя, близятся сумерки, этот час фей, призраков и волшебства, а свечи стоят непомерно дорого. Мистер Бишоп сумеет дать мисс Амелии наилучший совет. — Он вздыхает. — Такое сокровище ускользает из рук. Трудно на это смотреть, моя дорогая Софи, очень трудно.

Мы все возвращаемся на сцену — странную же процессию мы являем собой. Амелия прижимает к груди свое шитье, как будто это не дырявые чулки, а трагедия Шекспира. Гарри, пряча от меня глаза, идет следом за ней. К своему удивлению, я вижу в зрительном зале Ричарда. На лице его отражается смесь восторга и ужаса, как часто бывает с непривычными к театру людьми, когда они попадают туда не во время представления.

— Дядя Гарри! — Он подходит к нам, сжимая шляпу в руке, и неуклюжесть его как рукой снимает. И хотя он выглядит как кролик, к которому бежит очень большая и очень голодная собака, он невероятно спокоен и уравновешен. — Дядя, вы должны вернуться домой.