|
А Фарфуркис слушал задумчиво, откинувшись на спинку кресла, уставив неподвижный взгляд в низкий сводчатый потолок. Изобретатель уже давно замолчал, но все оставались неподвижны, словно продолжали вслушиваться в глубокую средневековую тишину, мягким бархатом повисшую под скользкими сводами. Потом Лавр Федотович поднял голову и встал. - По закону и по всем правилам я должен был бы говорить последним, - начал он. - Но бывают случаи, когда законы и правила оборачиваются против своих адептов, и тогда приходится отбрасывать их. Я начинаю говорить первым, потому что мы имеем дело как раз с таким случаем. Я начинаю говорить первым, потому что не ожидаю и не потерплю никаких возражений... Теперь слушал изобретатель, - неподвижный, как изваяние, рядом со своим Големом, рядом со своим чудовищным железным Оракулом, во чреве которого медленно возгорались и гасли угрюмые огни. - Мы - гардианы науки, - продолжал Лавр Федотович, - мы - ворота в ее храм, мы - беспристрастные фильтры, оберегающие от фальши, от легкомыслия, от заблуждения. Мы охраняем посевы знаний от плевел невежества и ложной мудрости. И пока мы делаем это, мы не люди, мы не знаем снисхождения, жалости, лицеприятия. Для нас существует только одно мерило: истина. Истина отдельна от добра и зла, истина отдельна от человека и человечества, но только до тех пор, пока существуют добро и зло, пока существует человек и человечество. Нет человечества - к чему истина? Никто не ищет знаний, значит - нет человечества, и к чему истина? Есть ответы на все вопросы, значит - не надо искать знаний, значит - нет человечества, и к чему же тогда истина? Когда поэт сказал: "И на ответы нет вопросов", - он описал самое страшное состояние человеческого общества - конечное его состояние... Да, этот человек, стоящий перед нами, - гений. В нем воплоще- но и через него выражено конечное состояние человечества. Но он убийца, ибо он убивает дух. Более того, он страшный убийца, ибо он убивает дух всего человечества. И потому нам больше не можно оставаться беспристрастными фильтрами, а должно нам вспомнить, что мы - люди, и как людям нам должно защищаться от убийцы. И не обсуждать должно нам, а судить! Но нет законов для такого суда, и потому должно нам не судить, а беспощадно карать, как карают охваченные ужасом. И я, старший здесь, нарушая законы и правила, первый говорю: смерть! - Смерть человеку и распыление машине, - хрипло сказал полковник. - Смерть - человеку... - медленно и как бы с сожалением проговорил Хлебовводов. - Распыление - машине... и забвение всему этому казусу. - Он прикрыл глаза рукой. Фарфуркис выпрямился в кресле, глаза его были зажмурены, толстые губы дрожали. Он открыл было рот и поднял сжатый кулачок, но вдруг помотал головой и капризно произнес: - Ну, товарищи. |
