|
Но я не понимал, в чем дело, и только продолжал жалко бубнить, что мой ящик - это не совсем ящик, а точнее, совсем не ящик. Мне хотелось разъяснить, рассеять недоразумение. Комендант тоже бубнил что-то убедительное, но Хлебовводов, погрозив ему кулаком, уже возвращался на свое место. - Ящик, Лавр Федотович, черный, - с торжеством доложил он. - Ошибки никакой быть не может, сам смотрел. И заявка имеется, и представитель присутствует. - Это не тот ящик! - хором проныли мы с комендантом, но Лавр Федотович, тщательно изучив нас в бинокль, обнаружил, по-видимому, в обоих какие-то несообразности и, сославшись на мнение народа, предложил приступить к немедленной утилизации. Возражений не последовало, все ответственные лица кивали, даже спящий полковник. - Заявку! - воззвал Лавр Федотович. Моя заявка легла перед ним на зеленое сукно. - Резолюция!! На заявку пала резолюция. - ПЕЧАТЬ!!! С лязгом распахнулась дверь сейфа, пахнуло затхлой канцелярией, и перед Лавром Федотовичем засверкала медью Большая Круглая Печать. И тогда я понял, что сейчас произойдет. Все во мне умерло. - Не надо! - просипел я. - Помогите! Лавр Федотович взял Печать обеими руками и занес над Заявкой. Собравшись с силами, я вскочил на ноги. - Это не тот ящик! - завопил я в полный голос. - Да что же это... Ребята! - Одну минуту, - сказал Эдик. - Остановитесь, пожалуйста, и выслушайте меня. Лавр Федотович задержал неумолимое движение и обратил свой мертвенный взгляд на Эдика. - Посторонний? - осведомился он. - Никак нет, - тяжело дыша, сказал комендант. - Представитель. - Тогда можно не удалять, - произнес Лавр Федотович и возобновил было процесс приложения Большой Круглой Печати, но тут оказалось, что возникло затруднение. Что-то мешало Печати приложиться. Лавр Федотович сначала просто давил на нее, потом встал и навалился всем телом, но приложения все-таки не происходило - между бумагой и печатью оставался зазор, и величина его слабо зависела от усилий товарища Вунюкова. Можно было подумать, что зазор этот заполнен каким-то невидимым, но чрезвычайно упругим веществом, препятствующим приложению. Лавр Федотович, видимо, осознал тщету своих стараний, сел, положил руки на подлокотники и строго, хотя и без всякого удивления, посмотрел на Печать. Печать неподвижно висела сантиметрах в двадцати над моей заявкой. Казнь откладывалась, и я снова начал воспринимать окружающее. Эдик что-то горячо и красиво говорил о разуме, об экономической реформе, о добре, о роли интеллигенции и государственной мудрости присутствующих. |
