И, кстати, она ни разу не чувствовала на себе ни от одного из них того особенного взгляда, о котором подружки говорили с придыханием. На работе если и были какие то «отношения», то на уровне панибратских: «Пошли, пивка бухнём? Днюху справляю!» А то и прилететь может по одному месту от наиболее бесцеремонных. Правда, последнее было только в первые месяцы работы. Наташа спуску нахалам не давала: кулачок крепким был – могла и заехать им, если слишком приставали.
Наташу девчонки напарницы любили и всё пытались сделать из неё привлекательный для мужчин объект: то покушались отрезать ей тёмно русые волосы, и так то длиной чуть ниже лопаток, то подчеркнуть светло карие глаза всякими косметическими карандашами и тенями, то рот старались намазать не той простенькой помадой, цветом потемнее цвета её губ, а чуть ярче, упрекая: «Он у тебя такой красивый, а ты ходишь монашка монашкой!»
И попыток затащить её в какой нибудь модный бутик было много: «Нормально же зарабатываешь! Давай что нибудь более привлекательное купишь, чем эти джинсы и футболки, а в холод – джемпера! И смени свои кроссовки на туфельки!»
Однажды одна из подружек, подвыпив на очередном дне рождения, глядя на неё, мечтательно сказала: «У тебя на лице родинки уродинки. Почему не хочешь их свести? Сейчас в моде чистые лица». А другая, тоже соседка по праздничному столу, фыркнула: «А я бы – наоборот, подчеркнула бы их. Они такие пикантные!» И захихикала так, что Наташа расхохоталась: «Ага! А потом на какой нибудь бал в королевском дворце или в замке, да? Добавим парик, добавим пудру и пышное платье – ой, не могу, что будет!» И девчонки тоже расхохотались, видимо представив Наташу на балу, да ещё с каким нибудь кавалером, который танцует с ней, будучи в громадном парике и в пышных шароварах…
Весело жили.
Наташа не поддавалась намёкам, а то и прямым уговорам девчонок, хотевших пристроить её замуж, потому что не понимала их желания преобразить её. Смысл – перекрашиваться в блондинку? Смысл – менять черты лица? Правда, иной раз ей казалось: она спит для определённой части своей жизни и должна проснуться не сама. Должен её кто то разбудить. Тогда и станет другой. Захочется стать другой для кого то.
А ещё есть Шастя. Котёнком его Наташа принесла с мусорки. Кто то бессовестный не постеснялся выбросить коробку с новорождёнными котятами – хорошо ещё, поставили её близко к контейнеру. Это потом ей рассказали, что в коробке было пять котят, и счастье, что большинство их успели разобрать…
Тем вечером Наташа шла с работы и, заворачивая с остановки к дому, услышала плачущий, зовущий писк. Темновато было, осень уже вовсю разворачивалась хмурым ноябрём. Но сердце откликнулось сразу, и девушка запустила руки в полузакрытую сверху коробку, чтобы выловить в ней последнего малыша.
Тёмно серый комочек со временем, то есть всего через полгода, превратился в солидного кота, тёмно серого, с чёрными полосками. И был этот кот хорош! Весил под семь килограммов (зимой – больше) и имел роскошную шкуру и роскошный, всем на зависть, хвостище! И обожал свою хозяйку, терпеливо дожидаясь её с работы.
В свободный выгул Наташа его не отпускала: страшновато для домашнего кота на улицах, хоть все собаки на поводках и в намордниках. Отчего и дрых Шастя дома весь день, а по ночам шуршал и топал по квартире, устраивая гонки не только по комнате и подсобным помещениям, но и порой по стенам: есть же старенький ковёр, да и старенькие шкафы и шифоньеры съёмной квартиры давали простор для сумасшедше стремительных перемещений, почти полётов громадного кошака.
…Наташа зашла в пекарню, потом в магазин и купила всё необходимое для себя и Шасти на вечер. Впереди – прогулка с котом к скверу, пока светло – конец апреля же, а уж потом сидение перед телевизором или за ноутом с книгой. |