С этими словами он прикоснулся губами к ее губам. Поцелуй, сопровождаемый объятием, был так внезапен — и так приятен, — что Марианна не смогла удержаться от тихого стона. При этом звуке, неоспоримом свидетельстве ее желания, тело Хадсона напряглось и из груди вырвался ответный стон, похожий на рычание. Поцелуй длился, и мгновение превратилось в прекрасную вечность.

Обхватив ладонями ее бедра, Хадсон прижимал ее к себе, и каждое его движение воспламеняло их обоих.

— Анни! Что ты со мной делаешь! — (Она не знала защиты против этого хриплого, чувственного голоса, уводящего ее прочь от горькой реальности в сказку любви.) — Я хотел лишь прикоснуться к тебе, а ты воспламенилась в моих объятиях. Как ты можешь отрицать… — бессвязно бормотал он. — Так жестоко…

— Хадсон, остановись. — прошептала Марианна. Но тот, не слыша, вновь и вновь впивался в ее губы; сердца их бились в унисон, а касания его языка будили в Марианне сладкую истому.

Наконец он со стоном оторвался от нее, и стон этот эхом отозвался в ее сердце. Он тяжело дышал, и под шелковой рубашкой бурно вздымалась и опадала мускулистая грудь. Отпустив ее, он уперся руками в стену и склонил голову. Так и стоял, пока Марианна не перешагнула порог и дрожащей рукою не захлопнула дверь.

Ужин стал для Марианны тяжелым испытанием — по крайней мере поначалу. Хадсон оделся так, словно им предстояло посетить лучший ресторан Нью-Йорка; в черном смокинге и галстуке он был просто великолепен, и у Марианны едва не подкосились ноги, когда в пять минут восьмого она отворила ему на стук.

— Чудесно выглядишь, — заметил он и взял ее под руку таким небрежным жестом, что Марианне уже подумалось: а не пригрезилась ли ей бурная сцена два часа назад? — В самом деле, чудесно.

— Спасибо. — Голос у нее дрожал. Готовясь к ужину, Марианна потратила немало времени на туалет. Бледно-зеленое платье для коктейлей с узким лифом, короткой сборчатой юбкой, длинными рукавами и высоким воротом достаточно откровенно облегало фигуру, но в то же время не открывало взору ничего лишнего. Марианна понимала, что ведет себя глупо, но все же не могла допустить, чтобы сумрачный взгляд Хадсона проникал за глубокий вырез.

Однако Марианна не подозревала, что скромный покрой наряда и нежный шелк действуют на искушенного мужчину куда сильнее, чем открытая демонстрация женских прелестей. А Хадсон был весьма искушенным мужчиной.

В маленьком баре в глубине холла они выпили по коктейлю. Прозрачная жидкость выглядела достаточно невинно, но действовала безотказно: сделав несколько глотков, Марианна забыла и о волнении, и о панике, вызванной присутствием Хадсона, и смогла поддерживать непринужденную беседу.

Когда они сели за столик в ресторане и Хадсон заказал первое блюдо, Марианна уже чувствовала себя как дома, а за десертом поймала себя на мысли, что по-настоящему наслаждается этим ужином. Хадсон сделал все, чтобы она не испытывала настороженности: не пугал ее неясными угрозами, не изводил оскорбительными намеками; шутки его были необычно веселы и добродушны, и все поведение создавало дружескую атмосферу спокойствия и безопасности.

— Какая прелесть эти пирожные! — воскликнула Марианна, с детским восторгом погружая ложку в густую массу крема и фруктового сиропа. — Просто объедение!

Боже, как же он жаждет ее! Напрягшись и сжав бедра, Хадсон наблюдал, как Марианна, зажмурившись, пробовала пирожное, как чувственным кошачьим движением облизывала сладкие губы. Час назад, открывая ему дверь, она скорее напоминала кошку на раскаленной крыше. Сейчас, похоже, расслабилась, но одно его движение — и к ней вновь вернется испуганная настороженность.