—   Что? — заинтересованно переспрашивает Артём.

—   В них мудрость человеческая! — торжественно поднимает палец старший. — Недаром говорится: «Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок». Чьи слова, знаешь? То-то! Пушкина, брат. Великий человек был.

—   Нацист, что ли? — хмурится Артём. Дескать, и мы кое-что знаем. В курсе, кто на Пушкинской обитает. И великих там — с фонарем не сыщешь!

—   Нет, блин. Негр! — фыркает Пётр Андреевич и укоризненно качает головой: — Вот ты ж, дитя подземелья! Чему тебя только Сухой учит...

—   Чему надо, тому и учит! — паренек тут же встает на защиту отчима. — А вам бы только издеваться!

—   Ладно, не петушись... Так о чем я? Да, о сказках. Здорово за последние двадцать лет мир изменился, друг Артём. И сказки в нем теперь другие. Ты таких, поди, и не слышал. Вот, например, про деда, у которого не было бабки, зато много бабок, а еще внучка. От того дед и умер. Хотя умерли в этой сказке... короче, все умерли. Ну как, интересно?

Артём, глаза которого горят от предвкушения новой истории, кивает, весь обратившись в слух, и Пётр Андреевич, откашлявшись, начинает свой рассказ.

* * *

Правда или нет — не знаю, но челноки говорят, что жил на Кузнецком мосту один торговец. Не сказать, чтоб совсем старик, но и немолодой уже мужик — солидный, основательный, авторитетный. А уж о его лавке под названием «Универсам» на все Метро слава шла. Чего там только не было! А если чего и не было, для клиента, обеспеченного и нежадного, Макарыч — так торговца звали — готов был расстараться: у челноков или сталкеров заказать.

Жил Макарыч не один, с внучкой Алёнкой. Неродной ему девчонка была, приемной. В первые-то годы после Катастрофы много детишек без родителей остались. Вот одинокий мужик и пожалел одну такую, пригрел. Не от большой любви или из доброты душевной, конечно, по чистому расчету: несмотря на достаток, женщины в его жизни надолго не задерживались — суховат, грубоват, жадноват. А тут: и кухарка, и домработница, и помощник в магазине — да все бесплатно. Не перечит, опять же — знает, кому всем обязана.

А уж как подросла Алёнка, понял Макарыч (его к тому времени на станции все чаще просто Дедом звали): вот и еще один долгосрочный вклад нежданно дивиденды принес. Красавицей девка стала, а на красоту покупатель всегда сыщется, хоть до Катастрофы, хоть после. Если так подумать, то «после», оно даже актуальнее — с красотой-то сейчас, сам знаешь, тяжеловато... Опять же, родных детей Макарыч не прижил (по крайней мере, не знал о таковых доподлинно), вот и выходит — быть Алёнкиному мужу наследником всему немалому богатству Дедову. Так что к выбору мужа для внучки Макарыч подходил со всей серьезностью: не спеша, будто особо ценный товар торговал. Да вот беда: не было ни на Кузнецком мосту, ни на соседних станциях подходящей кандидатуры. Разве что Жучка с Китай-города.

То есть, разумеется, Жучкой он лет двадцать лет назад был, когда трудным подростком из подмосковной Малаховки, в день Удара на метро ехал. И некоторое время потом, когда уже к китайгородским прибился. А теперь за старую кличку иному может и в рыло прописать. Ведь Иван Жуков — хоть и не пахан, но и совсем не рядовой «браток». Заматерел, оброс полезными связями, жирком оброс... Жирка, если честно, можно бы и поменьше, а совести — побольше, но совесть не патрон, товар не шибко ходовой. Зато хитрости да сметки деловой Ивану не занимать. Одним словом, типичный бригадир или «бугор», как говорят в Треугольнике. И Алёнка ему очень по душе.

Увы, совершенно без взаимности.