Затем он вдруг резко выпрямился и крикнул грозным голосом:
— Эй вы, там, а ну выходите!
И солдаты послушно вылезли из своего укрытия. На их месте я бы так быстро не сдался, тем более что их было двое против одного. Вид у них был самый жалкий — точь-в-точь как у побитых псов. Незнакомец вделал стремительное движение, и в следующую секунду солдаты оказались прикованы друг к другу наручниками и уныло поплелись к выходу из часовни.
— А теперь давайте обратно той же дорогой, что пришли сюда, — скомандовал человек в коричневом, идя по пятам за своими пленниками.
В этот момент Освальд увидел лица солдат, и он уже никогда не забудет их выражение.
Спрыгнув с кучи, он догнал уходившую троицу.
— Что они сделали? — спросил он угрюмого мужчину.
— Дезертиры, — коротко бросил тот. — Молодец, парнишка, что навел меня на их след, а то, пожалуй, пришлось бы еще повозиться с их поимкой.
Один из солдат обернулся и взглянул на Освальда. Он был совсем молодой — почти как старшеклассник в их школе. И Освальд не мог не ответить на его взгляд.
— Я не предатель, — сказал он; — Я ведь не знал, в чем дело; Если бы вы тогда попросили меня помочь, я бы ни за что вас не выдал.
Солдат промолчал, но вместо него вновь заговорил велосипедист.
— Не болтай глупостей, парнишка, — сказал он. — Или ты уже с детства мечтаешь о тюремных нарах? Нашел тоже кому помогать — вонючим дезертирам! А вы двое пошевеливайтесь, нечего зря вертеть башками!
И они ушли через мостик и дальше по белой дороге, петляющей между кустов и зарослей осоки.
Когда они скрылись из виду, Дикки сказал:
— Странно это все. Лично я презираю трусов. А дезертиры — самые настоящие трусы. Однако мне их жалко.
Алиса, Дора и Ноэль зашмыгали носами и уже были готовы расплакаться.
— Конечно, мы поступили правильно, помогая поймать дезертиров, — сказал Освальд. — Только вот когда этот солдат обернулся и посмотрел на меня…
— Да, сказал Дикки. — Вот именно.
И они медленно зашагали в сторону дома. Настроение у всех было отвратительное.
Несколько минут они шли молча, а затем Дора подала голос:
— Я думаю, что человек на велосипеде просто выполнял свой долг.
— Разумеется, — согласился Освальд, — но это был его долг, а не наш. С какой стати нам было вмешиваться?
— А день сегодня такой прекрасный, — сказал вдруг Ноэль и громко всхлипнул.
День и вправду был лучше некуда. С утра до полудня еще было пасмурно, а сейчас солнце ярко сияло над зеленой равниной, придавая всему, к чему прикасалось, благородный золотистый оттенок: ослепительно сверкали лужи и окруженные болотной травой озера, вспыхивали веселыми искрами стога свежего сена на лужайках и гладкие листья деревьев, а чуть поодаль блестели красные черепичные крыши деревни, к которой мы и держали свой путь. Вечером того же дня Ноэль написал поэму. Она начиналась так:
Конечно, за подобное сочинительство ему следовало бы надавать по шее, однако, Ноэль был слабаком, драться с которым неинтересно; к тому же во всех поэтах, пусть даже и малолетних, есть что-то такое, что делает драку с ними постыдной — это все равно что бить девчонок. Поэтому Освальд решил не высказывать вслух своего мнения о поэме — иначе Ноэль, который имеет привычку плакать по всякому поводу, распустил бы нюни и без битья. Вместо этого Освальд предложил навестить нашего друга свинопаса.
К свинопасу отправились все, кроме Ноэля, который был занят, дописывая свою поэму, а также оставшейся с ним Алисы и Эйч-Оу, уже лежавшего в постели.
Мы рассказали свинопасу про дезертиров и про угрызения совести, и он сказал, что вполне понимает наши чувства. |