– Мне нет дела до окружающих, – она сделала паузу, – да и до самого Тимофея Григорьевича. – Вся эта история подобна дурацкому водевилю или жалкой мелодраме. Вот вам славный сюжет для новой пьесы, и выдумывать ничего не надо! – она зло захохотала.

Кобцева не спеша встала и прошлась по комнате. Ее свободное домашнее платье почти не скрывало привлекательного тела, голых колен, которые мелькали в запахе полы при каждом шаге, соблазнительных плеч и белых рук. Саломея не зря ревновала. Белла резко остановилась против Нелидова, и ее грудь нежно колыхнулась.

– Полно, Феликс, дурака валять! Мы не младенцы! Что стало с мадам Толкушиной – мне не интересно! Мне совершенно нет до этого дела, утопилась эта истеричка или ей не удалось этого сделать! Я даже рада, что так вышло! Да-да, не удивляйся, и вовсе не из христианского милосердного чувства. Положим, она бы утопилась. Да не кривись, Феликс, не кривись! – Кобцева засмеялась, глядя, как перекосилось лицо литератора. – Так, положим, Толкушина утопилась. Что дальше? Мне надобно тогда идти за Тимофея замуж? Боже милосердный, да никогда, ни в каком страшном сне я не пожелаю себе подобной участи! Только эта дурочка и могла с ним прожить в ладу столько лет и терпеть его характер! А мне к чему? Увольте! Пожалуй, уже накушалась!

– Вот как? – изумился Нелидов, полагая, что эта корыстная женщина готова на что угодно, только бы получить богатства любовника.

– Ты удивлен, Феликс? – Кобцева подошла совсем близко. – Неправда, тебе доподлинно известна страстность моей натуры.

– Оставь эти разговоры, Белла, мне неприятно. – Он попытался отодвинуться от надвигающегося лица Беллы и ее соблазнительной груди.

– Нет уж, позволь, я договорю. Ведь если бы не твоя безумная, именно безумная жена, эта сумасшедшая женщина, наше чувство…

– Наше чувство? – подскочил с дивана Нелидов. – Прекрати, ведь именно ревность к тебе погубила Саломею, но моей вины там не было, не было! И ты это знаешь лучше других! – голос Нелидова срывался на крик.

– Нет, милый, не знаю! – голос Беллы звучал завораживающе, как на сцене, когда она произносила свои самые ответственные монологи в пьесах. – Вернее, я знаю, что мужчина может согрешить, даже не притронувшись к женщине, не прикоснувшись к ней и пальцем. Но все, чего он желает, пылает в его глазах, раздирает его в мечтах, приходит в утренних снах. Или я ошибаюсь?

Белла подошла совсем близко и посмотрела на литератора широко раскрытыми глазами. Еще миг, и она готова была обвить его своими руками, как змеями. Она даже попыталась сделать это, но Нелидов отшатнулся.

– Вот забавно! – Кобцева натужно рассмеялась. – Ты словно испугался. Неужто Толкушина? Так знай, я все равно его оставлю. Если не теперь, то очень скоро.

– Надоели миллионы? – осторожно спросил Нелидов.

– Надоела страсть увядающей плоти. – Она вся передернулась от отвращения. – Вот видишь, я скоро стану выражаться, как ты, высоким слогом. Хочешь, чтобы Толкушин вернулся к жене? Обещаю тебе! Он вернется, но тогда ты приди ко мне!

– Белла, ты либо пьяна, либо больна!

– Не отказывай мне, милосердный спаситель! Будь героем до конца! – и Изабелла преградила ему путь к отступлению. – ну что, каков торг, а! – в глазах ее горел озорной огонь, волосы разметались, она была чертовски хороша в этот миг и так же чертовски пошла.