«Наш Иван»? Из всей тирады докторши Валентина слышит только это. И — улыбается. Как-то сразу теплеет в груди, перестает резать глаза.

Раз Клара Марковна сказала «наш», значит, тоже полюбила Ванечку! И тоже не верит, что он мог сделать что-то плохое! Безысходное отупляющее одиночество, изгрызшее Валентину до печенок, вдруг отпускает, плавно сменяясь знобкой надеждой.

— Все будет хорошо, Клара Марковна?

— Конечно, — кивает та. — Вот сейчас ты пойдешь к нему и все расскажешь.

— Что?

— Как — что? Что Иван — его сын. Кавказцы, они детей чтят, что ж он родную кровиночку в тюрьму отправит? Напомнишь о вашей встрече, должен он тебе поверить, должен!

— О встрече? Так стыдно же…

— Кому? Тебе? Дура! Это он пусть стыдится. А тебе сына надо вытаскивать. Успокоилась? Пошли. А то через час другая смена заступит, снова платить надо будет.

На сей раз — укол все-таки ей вкатили не зря! — Валентина идет к Рустаму почти твердо. Чуть придерживает шаг у двери, набирает в легкие воздуха, выдыхает:

— Здравствуйте.

— Опять ты? Чего убежала? — Рустам приподнимается на подушке. Криво улыбается. Гусеница, скукоживаясь, прячется под бинты. — Давление будешь мерить?

— Вы меня не узнаете? — У Валентины тягуче пересыхает во рту. — Помните Баку, май восемьдесят девятого? Мы тогда приезжали к вам на завод открывать новую линию.

Мужчина удивленно приподнимается, почти садится, любопытная черная гусеница выползает из своего убежища.

— Банкет… фонтан из шоколада, — Валентина начинает торопится, — потом вы меня увезли в горы и…

— Чего пришла? — глядя странно и тревожно, интересуется Рустам. — Вспомнила, как тебе хорошо со мной было?

— Я тогда… — стыд, горячий и влажный, как воздух в распаренной карежминской бане, опускается с потолка плотным облаком и затягивает в себя женщину, — забеременела. И Ванечка — это ваш сын.

— Какой Ванечка? Какой сын? — Рустам сбрасывает одеяло, опускает на пол черные волосатые ноги. — У меня есть сын? Как ты меня нашла?

— Я вас не искала… вернее, не думала, что это вы. Узнала только сейчас по брови, — Валентина тыкает пальцем в свой наморщенный лоб.

— Ничего не понял, — Рустам болезненно щурится. — Сыну твоему сколько?

— Семнадцать. Восемнадцать в феврале будет. Я к вам пришла попросить, чтоб вы его…

— Усыновил, что ли? — нехорошо хмурится мужчина. — Или денег надо? Ты так все палаты по очереди обходишь? Бизнес?

— Нет, что вы, — Валентина съеживается, — нам ничего не надо. Вы просто должны знать, он не убивал. Скоро суд…

— Что? — Гусеница, угрожающе шевелясь, сползает к носу. — Ты кто?

— Валентина, помните, в Баку в восемьдесят девятом… — Она понимает, что говорит не то и не так, но как иначе — не знает. — А потом Ванечка родился, ваш сын.

— Сын, — сплевывает Рустам. — Ничего не понимаю. Вас там столько было! Все русские девки — проститутки. И в Баку приезжали за одним — натрахаться вволю. А корчили из себя целок-недотрог. Тебя не помню. — Он снова садится на кровать. — Уходи. Денег не дам.

— Мне не надо денег, — торопится Валентина.