Молодой отец, налюбовавшись сыном в первую неделю, уже на исходе второй изрядно разочаровался, что малыш растет очень медленно и не собирается в ближайшее время ни говорить, ни ходить. В результате его общение с наследником сводилось по вечерам к дежурной «козе», а по утрам — к недовольству, что мальчик слишком рано просыпается, мешая папе спать.

Валюша не обижалась. Поведение Алика вполне укладывалось в привычные для нее мерки: в Карежме мужики никогда не занимались малышами. К сыновьям интерес проявлялся лишь тогда, когда можно было брать пацанов на рыбалку или охоту. А пеленать, кормить, стирать пеленки и учить уму-разуму — не мужское дело. На сей момент имеются бабы. Родили, пусть и возятся.

В четыре месяца Ванечка сам сел, а к полугоду уже пытался смешно и неуклюже ползать. С каждым днем он становился взрослее и интереснее, и именно в это время над тихим семейным счастьем Валюши и начали собираться странные тучи. От них не было ощущения беды, так, пасмурное беспокойство, которое развеивалось, как случайные облачка на небе, радостным ветерком младенческой улыбки.

Родился Ванечка, как и большинство малышей, лысым, с серым пушком на затылке, с невнятными размыто-пегими глазками. К году, как и полагалось они должны были утвердиться совершенно голубыми. Какими ж еще?

— Очень похож на Алика, — приговаривала Алла Юрьевна. — Очень! Вот погодите, как пойдут у нас льняные кудряшки, как станем мы писаными красавцами…

Черно-белую фотографию Алика, где годовалый пацаненок сидел без штанов, зато примерно кудрявый и зубастый, выставили в рамочке на стол, чтоб сравнивать отца и сына.

Действительно, к полугоду Ванечка и вправду стал меняться. В его распахнутых глазенках, как крылышки неосторожных насекомых, запутавшихся в янтаре, стали проглядывать темно-коричневые блестинки. А волосики, бодро прорезавшиеся на темечке вместо утраченного пуха, вдруг завились неожиданно темными кудряшками.

Ни Валюшу, ни Алика это совершенно не смущало: какая разница? Зато Алла Юрьевна, возвратившись с работы, почему-то первым делом разглядывала Ванечкины глазки. И как-то, оказавшись дома во время визита участкового педиатра, отвела доктора в сторону:

— Скажите, какого цвета будут у него глаза?

— Глаза? — удивилась врач. — Да кто ж сейчас поймет! У них же только к году все проявляется.

— А волосы? — не отставала свекровь. — Почему они у него у него темнеют?

— Господи! — всплеснула руками доктор. — Да малыш еще тысячу раз изменится! Блондины брюнетами становятся. Черные — рыжими. Какая разница? Малыш здоровый, крепкий, веселый, радуйтесь!

— Мы радуемся, — неожиданно сухо обронила свекровь.

К восьми месяцам глаза Ванечки приобрели устойчивый шоколадный цвет и сияли на круглом румяном личике, словно две крупные маслинки. Темные кудряшки с темечка спустились на ушки, подчеркивая румянец и белизну здоровой младенческой кожи.

Смерч, превративший в жалкую кучку ненужного сора Валюшино семейное гнездышко, взялся ниоткуда. Просто на синем ясном небе в солнечный приветливый день вдруг явилась черная грязная метла и одним махом разметала все, что называлось понятным и ласковым словом «счастье».

По какому-то межвузовскому обмену Алик уехал на целый месяц в Софию, а Валюта, понятно, осталась с сыном в доме Корниловых. У малыша как раз стали резаться очередные зубки, и ночи напролет он тихонько скулил, а то и громко кричал, требуя внимания и ласки.