— Маргинал. Человек, который… Ну, короче, за гранью нормального. Ему же сидеть и сидеть за убийство! Единственное, что я могу сделать, и то из любви к тебе, моей единственной дочери, — попробовать скостить ему срок.

— Это как?

— За такое преступление полагается пожизненное заключение. К тому же обвиняемый не раскаялся, что тоже говорит против него. Но я постараюсь, поскольку обещал тебе, чтобы государственный обвинитель просил не больше десяти лет колонии строго режима.

— Десять? — обалдела Алка. — Ты чего, папахен, охуел? Тогда я, как декабристка, за ним поеду!

— Куда? — оторопел Корнилов. — В колонию? Алла… Подумай, кто он и кто ты…

— Чего думать, — ухмыльнулась Алка и одним глотком допила пиво. — Я и так знаю. Мы — любовники!

— Алла, — застонал отец. — Доченька…

— Это еще не все, папахен, — злорадно возвестила девчонка. — У меня от Ванечки ребеночек будет. Такой ма-аленький скинхедик. Лысенький. Хорошенький!

— Что? — дернулся как подстреленный Корнилов. — Ребенок? Шлюха! — Он резко поднялся из-за стола и вмазал Алке пощечину.

— Ай! — крикнула та на весь зал. — Придурок! Козел! Да пошел ты! — И выскользнула из-за стола.

— Глянь, братва, — отклеился от барной стойки один из бритоголовых. — Только что чурек, вот тот, седой в очках, нашей девчонке по роже съездил!

— Чего? — заорал второй. — Нашей девчонке? А ну, пошел отсюда, тварь черножопая!

Два хорошо выпивших молодчика резко дернули Алексея Владимировича с двух сторон за руки вверх, вытаскивая из-за столешницы. Третий, воткнувшись в группу со спины, саданул прокурора мощным кулаком по шее.

— Не здесь! — прикрикнул бармен.

— Не учи ученых, — ответствовал четвертый, споро расчищая проход от любопытствующих зевак.

Из угла за стойкой Алка видела, как отца поволокли по лестнице, как вся группа скрылась за поворотом.

— Дайте ему как следует, — сквозь зубы пробормотала она, потирая горящую от тяжелой отцовской руки щеку. И прикрикнула на бармена: — Пива налей! И лед принеси, видишь, лицо горит.

* * *

Стырову уже сто лет никто не звонил ночью. Разве что по ошибке. Он и телефон не вынимал из кармана пиджака: незачем. Оттого какие-то дальние тревожащие звуки сначала просто сверлили сон, как комар — ночь, потом мерзкое насекомое все же куснуло за самый мозг, и вместе с зудом пришло понимание: в пять утра просто так никто беспокоить не станет, видимо, что-то стряслось.

Николай Николаевич выудил из кармана плюющуюся тревогой трубку и поразился еще больше — Трефилов.

— Товарищ полковник, ЧП, — без всяких там здрасьте-извините выпалил капитан. — Корнилов в реанимации.

Стыров на секунду даже остолбенел от неожиданности и злости:

— Я тебе что, хирург? Или патологоанатом?

— Избили его. Ногами. И ножом добавили.

— Очень показательно, — ухмыльнулся Стыров. — Главного борца с преступностью…

— Его наши избили, — перебил капитан. — Бойцы Добрыни.

— Твою мать! — выругался Стыров. — Откуда известно? Их взяли?

— Нет, конечно. А известно от них же. Правда, они и не догадываются, кого поимели. Пили пиво в «Грибоедове», отмечали акцию: какого-то таджика в мусорный бак засунули и крышку закрыли.