И Самуил Тышкевич, собрав около сотни самых отъявленных горлопанов и отчаянных жолнеров и гусар, в полном вооружении привел их к ставке Рожинского. Они хором кричали заранее выученное:

— Коло-о-о! Коло-о-о! Гетмана-а! Гетмана-а!

Рожинский разослал своих адъютантов сзывать своих сторонников. И они сбегались, кучкуясь около высокого крыльца, на котором стоял бледный и измученный раной гетман Рожинский.

— Роман Наримунтович, мы с тобой.

Толпившиеся на площади перед избой зачинщики прикатили откуда-то бочку, поставили ее на попа и на нее сразу же полезло несколько желающих сказать свое слово.

— Стерви-и, — шипел на них Тышкевич, — не все сразу, по очереди.

Сам Самуил и не думал влезать на нее, по старой памяти все еще опасаясь Рожинского, хотя и видел уже его бессилие.

И так случилось, что сторонники гетмана столпились у высокого крыльца воеводской избы, а противники клубились на площади вокруг бочки.

— Скажи, ясновельможный гетман, — кричал жолнер, завладевший бочкой. — Для чего ты выжил царя с царицей? А?

— Я их не выживал, они сами…

— Громче-е! — вопила площадь.

И тут из-за спины гетмана явился Заруцкий, зычно крикнул:

— Заткнитесь и услышите. Гетман недужен, кричать не может.

Шум несколько стих, и Рожинский повторил свой ответ:

— Они сами уехали.

— А отчего уехали? — допытывался жолнер с бочки. Но в следующее мгновение его уже столкнул казак:

— А почему ты, пан Роман, не даешь нам уйти к государю?

Но с крыльца уже закричал кто-то другой, опередив гетмана:

— Да вались ты к своему Дмитрию, целуй его в задницу.

И тут пошло. На крыльце и на бочке выпрыгивали один за другим, как черти из-под лавки, доказывали, предлагали, спорили:

— Не нужны нам цари: ни Дмитрий, ни Шуйский! Без них обойдемся.

— Как не нужны? А кто жалованье платить будет? Гетман? Так у него в кармане вошь на аркане.

— Га-га-га… Гы-гы-гы…

— Чего ржете, жеребцы? Жареный петух в задницу клюнет, заплачете.

— Надо идти до короля. Он зовет.

— А кто наградит за прошлые труды? Король? Дудки.

— В Калугу надо до Дмитрия Ивановича, он зовет, он рассчитается.

— Пошел ты со своим Дмитрием Ивановичем. Надо за Волгу итить.

— А что ты там потерял за Волгой?

— Там есть чего взять, дурень. А то король думает нами заслониться от царей. Вот пусть разберутся: кто кого. Тогда мы и воротимся.

Чем дальше, тем неуправляемее становилось коло, словно по кочкам катилось.

— Братцы-ы, надо разбегаться, — голосила бочка.

— До короля, до короля! — выло крыльцо.

— Предатели, предатели!

— Вы сами переметчики, сумы переметные!

— Государь велел жмякнуть гетмана!

И со стороны бочки грохнул выстрел, пуля, взвизгнув над самой головой Рожинского, впилась в верхнюю косячину входной двери. Гетман и пригнуться не успел. И сразу затрещали выстрелы с обеих сторон. Шмелями зажужжали над головами пули. И тут народ кинулся врассыпную. Мгновенно опустела площадь, обезлюдило крыльцо, осиротела бочка.

Рожинский, морщась от боли в раненом плече — его кто-то толкнул об косяк, когда они под свист пуль кинулись в избу, — ругался:

— Тышкевич-негодяй был там у бочки.