— Наверное, чиновники.

Самми даже хлопнула в ладоши.

— Второе очко в твою пользу. Заметь, правительство не остается глухим к требованиям демонстрантов, — сказала Самми голосом, полным сарказма.

— Правительство одобряет беспорядки? — удивился Дар.

— Оно просто обожает санкционированные выступления протеста, это даже в законе отражено: каждые сто тысяч подписей дают один голос в Ассамблее.

Дар с нескрываемым изумлением посмотрел на нее.

— Что-то здесь не так. Ведь таким образом можно организовать, что угодно. Собери побольше подписей — миллион, два миллиона, три — и заставь Ассамблею проголосовать за какое-нибудь чепуховое решение. Запретить выращивать петунии в полосе отчуждения: против — ноль, за — все, воздержавшихся нет. Обязать капитанов звездолетов при подлете к Терре смазывать дюзы касторовым маслом: за — почти все, воздержавшихся нет, против — два депутата от флота.

— Ты забыл, — запальчиво воскликнула Самми, — что в Ассамблее представлены девяносто три населенных людьми мира, что в общей сложности дает свыше восьмидесяти миллиардов человек, а для того, чтобы вынести тему на обсуждение, надо получить сорок восемь голосов! Не скажу, что такого не случалось, несколько раз было.

— И дважды отражалось на поправках к закону, — напомнил отец Марко.

— Две неудачные поправки за пять столетий? Нельзя назвать глас толпы успешным, отче.

— Потому что необходимо одобрение проекта большинством.

— Но шанс, — возразила Дару Самми, — пусть самый ничтожный, все же лучше, чем ничего. По крайней мере, у оппозиционеров тлеет надежда, что они способны хоть что-то изменить.

По пути к резиденции Боселло они пролетели еще над тремя демонстрациями, каждая из которых была чудовищно многочисленна. По сравнению с ними первая демонстрация выглядела каплей в море. И эти последние жаждали крови телепатов.

— Чего они так разоряются? — удивился Дар. — Мы же не телепаты.

— Чудак, — усмехнулась Самми, — попробуй докажи это Пойоле!

Когда лимузин подлетел к поместью Боселло, команда была порядком взвинчена, но кружась над посадочной площадкой, обнаружила, к немалому своему удивлению, что оказалась в эпицентре всамделишного рыцарского турнира.

Турнир явно начался не минуту назад и большинство паладинов было уже спешено. Бронированные кони переминались тут же, косясь на своих хозяев скептическим оком. Латники рубили воздух мечами и вокруг стоял паровозный лязг скрещиваемых клинков. На кромке поля высилась решетчатая ферма с громадным табло, на котором двигались фигуры, напоминающие шахматных ферзей. Если на ристалище удавалось кого-нибудь «ранить», это моментально отображалась на его фигуре и над ней появлялась россыпь штрафных очков. На поле и вокруг него передвигались, переминались, стояли, сидели, лежали сотни людей, одетых в костюмы четырнадцатого, тринадцатого, а может быть, и двенадцатого столетия. Они пили, жевали, смеялись, болтали, флиртовали и между всеми этими занятиями успевали бодрыми возгласами поддерживать своих любимцев во время поединка. Между дамами и кавалерами потерянно бродили разносчики мороженого; трубадуры и миннезингеры услаждали слух присутствующих озорными куплетами; странствующие в пределах игрового поля монахи громогласно осуждали бесовство турниров и призывали христиан покаяться перед Богом.

— Извините, вы нас туда привезли? Может быть, ненароком сбились и доставили в психушку?

— Бог с вами, сударыня! — всплеснул свободной рукой шофер-пилот. — Это дом мистера Боселло.

Так оно и было.