Голова Дина была оценена, и человека, который поймает его, ждала слава. Всякий, кто мечтал о повышении, мечтал поймать Скотти Дина. Но когда он подумал об этом теперь, в нем не зашевелился инстинкт охотника за человеком, его кровь согрело какое-то странное братское чувство. Скотти Дин был для него теперь не отщепенцем, стоящим вне закона, даже не просто человеком. Его преследовали как зайца, гнались за ним по пятам, но несомненно в нем есть что-то значительное, если он мог привязать к себе такую женщину, как Изабелла Дин. Мак-Вей вспоминал нежность ее голоса, прелесть ее лица, ласку ее голубых глаз, и первый раз у него мелькнула мысль, что такая женщина не могла любить совершенно дурного человека.

А она любила его. Острая боль пронзила его при этой мысли, но был в ней и оттенок чего-то приятного. В ее мужественной верности было какое-то торжество — даже для него. Она явилась к нему точно дивное видение из метели и ушла подобно призраку. Он был рад. Действительная живая жизнь сменила фантастическую мечту в его сердце — женщина из плоти и крови, верная и прекрасная, как голубой цветок, который он носил на груди.

В эту минуту он готов был пожать руку Скотти Дину за то, что он ее муж, за то, что он настоящий мужчина, заставивший ее полюбить себя. Может быть, сам Дин повесил лозу на его палатку и нацарапал углем эти слова. И, конечно, Дин знал про записку, которую написала его жена. Братское чувство крепло в груди Билли, и мысль об их вере в него наполняла его какой-то гордостью.

Костер опять начал гаснуть, и он обернулся, чтоб подбросить топлива. Глаза его упали на ящик в палатке, и он вытащил его. Он уже готов был бросить его в костер, но остановился и стал внимательно рассматривать его. Откуда он? — с удивлением подумал Билли. Наверное, с другого края снежной равнины, ведь Дин смастерил его, чтобы защитить Изабеллу от жестокого ветра на открытом месте.

Он был сделан из свежего леса, обтесанного топором, концы были связаны тонкими ремнями из оленьей кожи.

Кедровые ветви, положенные на дно для Изабеллы, все еще лежали в нем, и сердце Мак-Вея забилось сильнее, когда он вытащил их. Ведь это постель Изабеллы. Там, где слой ветвей был гуще, лежала ее голова. С внезапно прорвавшимся рыданием он толкнул ящик в огонь.

Ему не хотелось есть, но он сварил кофе и выпил его. До сих пор он как-то не обращал внимания на то, что метель разыгралась еще сильнее. Густые, низко склонившиеся ветви ели умеряли ее ярость. Но за опушкой леса он слышал ее грозное завывание на открытом просторе равнины. Это напоминало ему о Пелетье.

Возбужденный присутствием Изабеллы, а после ее исчезновения горечью разочарования, он почти забыл о Пелетье.

С момента приезда в эскимосскую деревню он потерял два дня. Эти два дня много значили для его больного товарища. Он вскочил на ноги, сунул руку в карман, чтобы удостовериться, что письма целы, и начал укладывать свой мешок. Сквозь деревья до него долетали облака острого сверкающего снега. Они были точно мелкие осколки твердого сахара. Внезапно резкий порыв ветра с силой хлестнул его по глазам, так что он выронил мешок и сделал несколько неуверенных шагов в направлении открытого места.

В сотне шагов от костра он принужден был наклонить голову под порывом ветра и спустить борта меховой шапки на уши и щеки.

Еще через сто шагов он остановился, прислонившись к стволу сломанного дерева. Он взглянул на открытую равнину — сплошной белый крутящийся хаос. На расстоянии пистолетного выстрела ничего не было видно. Юрты эскимосов находились в двадцати милях. Сердце Билли упало. Ему не пройти их.

Ни один человек не может бороться с метелью, дующей прямо на север. Он решил вернуться к костру. Но едва он сделал несколько шагов, как его остановил какой-то странный звук, доносившийся вместе с ветром.