— Вперед, Казан! — слабо вскрикнул он. — Ну-ка, вперед!

Казан слышал только неясное бормотанье. Он остановился и оглянулся, слегка повизгивая. Некоторое время он сидел на задних лапах, прислушиваясь к чему-то странному, доносившемуся до него по ветру. Потом он побежал немного быстрее, продолжая повизгивать. Если бы Пелетье сознавал окружающее, он бы направил его прямо по берегу. Но старый Казан вдруг повернулся в сторону от моря. За последние десять минут он дважды останавливался и втягивал в себя воздух, и каждый раз немного менял направление/ Полчаса спустя он подошел к белому бугорку, возвышавшемуся среди снежной равнины. Он остановился, сел на задние ноги, поднял морду к черному ночному небу и второй раз за этот день испустил громкий тоскливый вой.

Это привело в себя Пелетье. Он приподнялся, протер себе глаза, встал на ноги и увидал холмик в нескольких шагах впереди. Это окончательно прояснило его сознание. Он понимал, что это — юрта. Надо было открыть дверь. Он достал фонарь и стал возиться с ним. Не меньше полудюжины спичек ушло на то, чтобы зажечь его. Потом он вошел внутрь с Казаном, не отстававшим от него ни на шаг.

Там неприятно пахло сыростью, как всегда в снежных юртах. Не слышно было ни звука. Фонарь освещал маленькое помещение, на полу Пелетье заметил кучу одеял и медвежью шкуру. Никаких признаков жизни не видно было, и он инстинктивно повернулся к Казану. Собака уставилась на кучу одеял, уши ее насторожились, глаза горели и из горла вырывался тихий вой.

Пелетье еще раз взглянул на кучу одеял и медленно подошел к ним. Он откинул медвежью шкуру и нашел то, о чем говорил Блэк — женщину. Мгновенье он стоял неподвижно, потом с подавленным восклицанием опустился на колени. Блэк не соврал: это была эскимосская женщина. Она умерла. Но умерла не от голода. Блэк убил ее!

Он встал на ноги и оглянулся. Но все-таки неужели этот золотой волос, этот волос белой женщины, ничего не означал? Что такое? Он отскочил назад к собаке. Его напряженные нервы содрогнулись от какого-то звука, какого-то движения, доносившегося из дальнего темного угла юрты. Сани, застрявшие в дверях, не пускали Казана дальше, но он визжа рвался вперед. Снова раздался тот же звук — тихий жалобный человеческий плач.

Держа фонарь в руке, Пелетье направился в угол. Там на земле лежал второй сверток одеял, и, когда он пригляделся к нему, то заметил, что сверток шевелится. Секунду он поколебался, глядя на него, потом с усилием разбил ледяную кору, сковавшую его сердце, бросился к нему и раскрыл его.

Свет фонаря упал на тонкое бледное личико и золотистую головку маленького ребенка. Большие испуганные глаза смотрели на Пелетье. Онемев от изумления при виде этого чуда, он опустился на колени, но глаза снова закрылись, и раздался тот тонкий голодный плач, который Казан слышал, когда они еще приближались к юрте. Пелетье откинул одеяло и прижал малютку к себе.

— Это девочка — крошечная девочка! — пояснил он Казану. — Ну же, дружище, отойди!

Он положил ребенка на другое одеяло и отогнал собаку. В нем внезапно пробудилась сила двух человек. Он выскочил из юрты, схватил свои одеяла и стал быстро распаковывать на снегу мешок.

— Это она нас прислала, дружище! — вскричал он прерывающимся от волнения голосом. — Где же это молоко?..

Через десять секунд он уже был опять в юрте с жестянкой сгущенного молока, кастрюлькой и спиртовкой. Руки его так сильно дрожали, что он с трудом зажег фитиль. Когда он открывал ножом жестянку, он видел, как глаза ребенка на мгновение открылись и снова устало закрылись.

— Минуту только, полминутки, — просил он, выскабливая молоко в кастрюльку. — Что, голодна, крошка? А? Голодна?

Он держал кастрюльку над самым синим огоньком и с ужасом поглядывал на маленькое бледное личико.