— Бедненький, — насмешливо пожалела его Алька. — Витамины пить нужно. Зачем же ты притащился, полубольной, лежал бы дома, звякнул, я б к тебе зашла, поухаживала.

— От тебя дождешься ухаживаний, — хмыкнул Андрей. — Не бойся, не заражу, я уже почти здоров. Потопали лучше, а то холодрыга, я тебя час дожидаюсь.

Дома Алька сразу же вскипятила чайник, налила две чашки, поставила их на поднос вместе с печеньем, булкой и куском колбасы и отнесла все это в комнату. Андрей уселся к самой батарее, вытянув замерзшие ноги. Лицо его было красным, как у Деда Мороза, будто на улице стоял не март, а декабрь. Он мгновенно выпил чай, налил себе еще, осушил вторую чашку и удовлетворенно произнес:

— Теперь порядок, согрелся. Ну рассказывай, как жизнь, что новенького. Дирижер новый приходил?

— Приходил.

— И как?

— Нормально.

— Что-то немногословно.

— Андрюш, я устала, меня с самого утра дома сегодня не было. А Горгадзе мы только первый раз видели. Дирижер как дирижер, в отличие от Крета, матом не кроет, и то славно.

— А тот парень, который его… — Андрей сделал выразительный жест. — С ним что? Сидит?

— Сидит.

— Не повезло ему.

— Не повезло. Давай мы что-нибудь другое обсудим.

— Давай. Например, я снова могу спросить, где ты сегодня была.

— Можешь.

— И ты, конечно, мне не ответишь.

— Ты весьма догадлив.

Андрей засмеялся:

— Алька, ты никогда не изменишься. В тебе нет ни грамма великодушия. Ну скажи, зачем я сюда пришел?

— Не знаю. Наверное, чаю попить.

— Дура!

Андрей уронил руки на колени, опустил голову. В другой раз Алька, наверное, пожалела бы его — в самом деле, бегает за ней парень, совсем разум потерял. И хороший ведь парень, не кобель, как вон Копчевский или Чегодаев. Но сейчас Альку почему-то охватила злость. «Меня небось никто не жалеет», — с ожесточением подумала она, молча демонстративно составила пустые чашки на поднос и отправилась на кухню. Когда она вернулась, Андрей уже был прежний, весело-добродушный и спокойный.

— Обиделась? — Он попытался заглянуть Альке в глаза.

— За дуру? Ничуть.

— Ну и молодец. Ты же знаешь, мне ничего не нужно.

— Я знаю, Андрюш.

— Просто мне нравится сюда приходить. Тебе ведь не жалко?

— Не жалко. Приходи на здоровье.

Алька вдруг почувствовала, что неимоверно устала. От всего устала: от враждебной вечерней тишины за стеной, от постоянного напряжения во время игры, от косых, неодобрительных Иркиных взглядов, от необходимости радостно улыбаться Ваське Чегодаеву, Алику, Славке и даже Ленке, когда улыбаться почему-то не хочется. А чего хочется? Разреветься на Андрюшкиной надежной груди, собрать шмотки, уехать с ним в его однокомнатную квартиру, стать если не любящей, то хотя бы любимой, носимой на руках женщиной? Нет, это минутная слабость, она потом себе не простит, всю жизнь будет жалеть, что у нее не хватило последней капельки мужества. Нельзя расслабляться, она сама заварила эту чудовищную кашу, по ее вине в тюрьме ни в чем не виновный человек. Значит, надо идти до конца, выдержать, не распускать сопли. Эх, черт, если бы можно было поговорить с Валеркой, сказать, что она верит ему, сделает все возможное…

Внезапно кровь прилила к Алькиному лицу. А почему она не может с ним поговорить? Очень даже может! Хоть завтра или в крайнем случае послезавтра.