— Неужели я по-прежнему останусь замешанным в этой истории? — спросил Ригоберто, тоже вставая.

— Мы, безусловно, постараемся избавить вас от проблем, — как мог успокоил адвокат. — Преследовать вас по суду сейчас, после кончины дона Исмаэля, не имеет смысла. Однако с нашими судьями никогда не знаешь наверняка. Я позвоню сразу же, как только появятся новости.

Три дня после похорон Исмаэля Карреры Ригоберто провел в параличе неуверенности. Лукреция несколько раз звонила Армиде, но та не подходила к телефону. Отвечал женский голос — видимо, секретарша или домовая прислуга. Сеньора Каррера отдыхает, и сейчас по очевидным причинам ей не до визитов; конечно, ваше сообщение будет передано. А Ригоберто никак не мог связаться с доктором Арнильясом. Его было не застать ни в конторе, ни дома: он только что уехал или еще не появлялся, у него срочное совещание; конечно, он перезвонит, как только появится свободная минутка.

Что происходит? Есть ли новости? Оглашено ли завещание? Как поступят близнецы, узнав, что Исмаэль объявил главной наследницей Армиду? Оспорят это завещание, объявят его недействительным из-за того, что в нем не соблюдены перуанские законы, по которым треть наследства обязательно должна переходить к детям? Признает ли суд наследство, которое Исмаэль выдал близнецам еще при жизни? Будет ли Ригоберто все так же вовлечен в судебное разбирательство гиен? Станут ли они упорствовать? Вызовут ли его снова к этому ужасному судье, в этот клаустрофобический кабинет? И сможет ли он выехать из Перу, пока не завершится тяжба?

Ригоберто глотал газетные статьи и слушал все новостные программы по радио и телевидению, но их история еще не стала сенсацией, она еще не просочилась за двери кабинетов душеприказчиков, нотариусов и адвокатов. Запершись в своей комнате, Ригоберто тщетно напрягал мозги, силясь отгадать, что происходит за мягкой обивкой этих кабинетов. Он был не в состоянии слушать музыку (даже любимый Малер трепал ему нервы), сосредоточиться на книге или рассматривать гравюры, отдаваясь полету фантазии. И почти ничего не ел. Разговоры с Фончито и Лукрецией свелись к словам: «добрый день» и «спокойной ночи». Ригоберто не выходил на улицу из страха попасть под обстрел газетчиков, не зная, что отвечать на их вопросы. Несмотря на все его предубеждения, ему пришлось прибегнуть к ненавистным снотворным таблеткам.

В конце концов на четвертый день, рано утром, когда Фончито только что отправился в школу, а Ригоберто и Лукреция, все еще в халатах, садились завтракать, в их пентхаусе в Барранко объявился доктор Арнильяс. Он выглядел как человек, чудом уцелевший после катастрофы. Под глазами чернели мешки — последствие бессонных ночей, борода отросла так, как будто адвокат последние три дня забывал побриться, костюм его тоже был в беспорядке, удивительном для человека, который всегда одевался не без франтовства: галстук сдвинут, воротник рубашки измят, одна из психоделических подтяжек расстегнута, туфли не начищены. Арнильяс пожал хозяину и хозяйке дома руки, извинился за ранее неожиданное вторжение и согласился выпить чашечку кофе. Усевшись за стол, он сразу же объяснил причину своего прихода.

— Вы видели Армиду? — спросил он. — Говорили с ней? Знаете, где она? Пожалуйста, будьте со мной абсолютно откровенны. Ради ее и ради вашего собственного блага.

Дон Ригоберто и донья Лукреция качали головой и смотрели на гостя, раскрыв рот. Доктор Арнильяс заметил, что его вопросы ошарашили супругов, и это еще сильнее его удручило.

— Я вижу, вам тоже известно не больше моего. Да, Армида исчезла, — подтвердил адвокат.

— Эти гиены… — бледнея, прошептал Ригоберто. Он представил себе несчастную вдовушку: похищена или даже убита, ее тело выброшено в море на съедение акулам или на какую-нибудь пригородную свалку, чтобы с нею разделались стервятники и бродячие собаки.