— Я прямо так его и вижу, я представляю, что ему было нужно, — пробормотал Ригоберто, теперь с величайшим вниманием ловя каждое слово Фончито.

Мальчик снова покачал головой:

— Я знал, что должен сразу же уйти, я прекрасно помню, сколько раз ты говорил мне, что я не должен разговаривать с неизвестными наподобие этого господина, который хотел заморочить мне голову, папа! — Фончито размахивал руками. — Но, клянусь тебе, в нем было что-то особенное — в его манерах, в его речи, — и он совсем не выглядел нехорошим. К тому же мне сделалось любопытно. В «Маркхэме», насколько я помню, нам никогда не рассказывали про Люцифера.

— Он был прекраснейшим из архангелов, любимцем Господа там, наверху. — Господин не шутил, он говорил очень серьезно, на его идеально выбритом лице читалась едва заметная добрая улыбка; кабальеро указал пальцем на небо. — Но Люцифер, сознавая свою несравненную красоту, впал в грех гордыни. Он ощутил себя равным Богу, ни больше ни меньше. Только представь себе. И тогда Господь его покарал и перевел из ангелов света в принца сумерек. Так все и началось: история, появление времени, зла — да и человеческой жизни.

— Папа, он не был похож ни на священника, ни на этих евангелических миссионеров, которые бродят от дома к дому и раздают религиозные журнальчики. Я его спросил: «Вы что, святой отец, сеньор?» — «Нет-нет, какой же я священник, Фончито, не знаю даже, почему ты так решил». И он рассмеялся.

— С твоей стороны было большой неосторожностью заговорить с ним: он ведь мог проследить, где ты живешь, — пожурила пасынка донья Лукреция, огладив его лоб. — Никогда, никогда больше так не делай! Обещай мне, мой дорогой.

— Мне уже пора, сеньор. — Фончито поднялся из-за стола. — Меня ждут дома.

Кабальеро даже не пытался его удерживать. Вместо прощания он улыбнулся самой открытой улыбкой и помахал рукой.

— Ты ведь прекрасно знаешь, кто это был, не так ли? — повторил Ригоберто. — Тебе уже пятнадцать лет, и ты должен разбираться в таких вещах, верно? Это был извращенец. Педофил. Полагаю, ты понимаешь значение этого слова, я могу и не объяснять. Разумеется, он к тебе присматривался. Лукреция права. Очень плохо, что ты ему ответил. Ты должен был уйти раньше, чем он с тобой заговорил.

— Папа, он не был похож на гомосека, — успокоил Фончито. — Клянусь тебе! Тех извращенцев, которые охотятся на мальчиков, я определяю в секунду — взгляд у них такой особенный. Даже прежде, чем они успевают рот открыть. А еще они всегда стараются меня потрогать. Этот же был совсем другой: такой воспитанный, элегантный. Ну правда, не похоже было, что у него дурные намерения.

— Вот такие-то и есть хуже всех, Фончито, — заверила донья Лукреция, встревоженная не на шутку. — Тихони, про которых не скажешь, кто они такие на самом деле.

— Скажи, папа, — сменил тему Фончито, — то, что этот сеньор рассказывал про архангела Люцифера, — это правда?

— Ну, в общем, так сказано в Библии, — смутился дон Ригоберто. — Это правда для верующих, так оно и есть. Не могу поверить, что в школе «Маркхэм» вам не дают читать Библию — хотя бы для общего развития. Но давайте не отдаляться от темы. Еще раз повторяю, сынок: я категорически запрещаю тебе всякое общение с незнакомцами. Ни угощений, ни разговоров — ничего. Ты меня понял? Или ты хочешь, чтобы я раз и навсегда запретил тебе выходить на улицу?

— Для этого я уже слишком большой, папа.