|
Она не любила меня, она мне изменяла, и эта бесстрастная, холодная интонация была в ее устах совершенно уместна. Однако во мне продолжало жить неутоленное желание запереть ее в ее же признании, как в позорной клетке, откуда ей было бы уже не выбраться.
— Зачем ты это сделала? С видом серьезным и сосредоточенным она как будто подумала немного, прежде чем ответить. Потом сказала очень просто: — Потому что мне хотелось. — Но ты что, не понимаешь, что не должна была этого делать? — Почему не должна? — Потому что не изменяют человеку, которого любят, а ты мне столько раз говорила, что любишь меня. — Да, я люблю тебя, но и Лучани я тоже люблю. — Значит, ты из тех женщин, которые отдаются всем подряд: сегодня — художнику, завтра — актеру, а послезавтра, может, электромонтеру?
Она посмотрела на меня и ничего не сказала. Я продолжал:
— Ты ничтожество, дешевка! Она промолчала и на этот раз. Почему я так упорствовал, стараясь ее унизить? Наверное, потому, что мне хотелось убедить самого себя в том, что после своего признания Чечилия упала в моих глазах, но у меня ничего не получалось? А ведь переоценка должна была произойти, я и мысли не допускал, что может быть иначе. Были женщины, которые погибали в моих глазах из-за одной толь
250
Скука
ко фразы, жеста, поступка; стало быть, все основания были считать, что так будет и с Чечилией, которая самым вульгарным образом мне изменяла. Я закончил в ярости:
— Ты хоть понимаешь, что о человеке судят по поступкам, и, значит, после того, что ты сделала, ты стала совсем другой, не той, что была вчера? Мне хотелось, чтобы она спросила: «А чем я была вчера и чем я стала?» И тогда бы я ей ответил: «Ты была честная девушка, а теперь шлюха». К тому же ее вопрос свидетельствовал бы о том, что для нее важно мое мнение, мое уважение. Но мои надежды не оправдались. Чечилия так и не раскрыла рта, и я понял, что молчание — это единственный ответ, которого я могу от нее добиться. Это молчание означало, что «лгать» и «изменять» были для нее словами, лишенными всякого смысла не столько потому, что она их не понимала, сколько потому, что в ее жизни не было ничего, что она могла бы обозначить этими словами. Я почувствовал, что она ускользает от меня снова, и яростно заорал, дернув ее за руку: — Но почему ты молчишь, скажи что-нибудь, почему ты не отвечаешь? — Мне нечего сказать, — искренне сказала она. — А мне, — заорал я вне себя, — как раз есть что сказать. Так вот, ты самая обыкновенная шлюха!
Она взглянула на меня и ничего не ответила. Я потряс ее снова:
— Стало быть, ты не возражаешь, когда тебя называют шлюхой?
Тут я увидел, что она встает.
— Дино, я ухожу. Среди множества вещей, которых я не предвидел, оказалась и эта — то, что она может уйти. Я спросил, охваченный внезапной тревогой:
251
Альберто Моравиа
— Куда это ты собралась? — Я ухожу. Лучше нам не встречаться. — Но почему? Одну минутку. Погоди. Нам надо поговорить. — О чем нам говорить? Мы все равно не договоримся. Мы слишком разные. Стало быть, Чечилия снова от меня ускользала, и к тому же двумя путями. |
