|
Я считал, что, если она хоть однажды скажет: «Последний раз ты дал мне двадцать тысяч, а сейчас только пять, почему?» — у меня будут все основания считать ее продажной женщиной. Но Чечилия словно не замечала — одна бумажка у нее в руке или две, зеленые они или красные, как если бы жест, каким я давал ей деньги, не содержал в себе никакого смысла, а был просто одним из моих жестов, бесцельных жестов — я мог делать их, мог и не делать, наши отношения от этого не изменились бы. Тогда я решил посмотреть, что случится, если я вообще перестану давать ей деньги. Странно, но к этому экспери
258
Скука
менту я приступил не без страха. Сам себе в этом не признаваясь, внутренне я был убежден, что банковские билеты, которые я украдкой совал в руку Чечилии, составляли теперь основу наших отношений, и потому боялся потерять ее как раз в ту минуту, когда мне удастся доказать себе, что, теряя ее, я ничего не теряю. Итак, как-то раз я не вложил ей в руку ничего. И с изумлением увидел, что Чечилия не только не выказала никакого неудовольствия, но как будто даже не заметила изменения, внесенного мною в привычный любовный ритуал. В пожатии пальцев, которые обхватывали мою пустую ладонь, не чувствовалось ни удивления, ни разочарования; это было то же самое сильное пожатие, которым она, получив деньги, давала обычно понять, что готова к любви. Она любила меня в тот день точно так же, как и тогда, когда я ей давал деньги, и ушла, даже не намекнув на то, что она их не получила. Я повторил этот эксперимент два или три раза, но Чечилия, по-детски непроницаемая, вела себя так, словно ничего не замечала. В результате передо мной возникли три гипотезы: либо Чечилия была продажной, но из какой-то высшей и необычайно злостной хитрости не показывала этого; либо она была рассеянна какой-то совершенно загадочной рассеянностью и, значит, оставалась такой же непостижимой, как и раньше, несмотря на деньги; либо она была совершенно бескорыстна и, следовательно, опять– таки непостижима и недосягаема. Поразмыслив некоторое время надо всем этим, я решил прижать Чечилию к стенке. Однажды я снова вложил в ее руку две ассигнации по десять тысяч лир и тут же сказал:
— Посмотри, я дал тебе двадцать тысяч. — Да, я заметила.
259
Альберто Моравиа
— Это в первый раз после целой недели. Неделю ты тоже заметила? — Разумеется. — И тебя это не огорчало? — Я думала, у тебя нет денег. Тут я должен сказать, что Чечилия, начисто лишенная любопытства, никогда не расспрашивала меня о моей семье и не знала, что я богат. Она видела меня таким, каким я перед ней представал: художник в свитере и вельветовых брюках, владелец захламленной студии и старого автомобиля. Следовательно, никак иначе она и не могла ответить. Но я продолжал допытываться: — Это правда, у меня не было денег, но все равно — тебе ведь могло быть неприятно, что ты перестала их получать.
Она уклончиво ответила:
— Со всяким может случиться — остаться без денег. — Но, допустим, что больше я не смогу давать тебе деньги, в таком случае что ты сделаешь? — Но ты же их дал, зачем думать о том, что будет потом? Этот ответ, как я уже знал, был для Чечилии принципиальным: для нее не существовало ни прошлого, ни будущего; важно было лишь самое непосредственное настоящее, текущий момент. И все-таки я настаивал: — Но предположим, что больше я тебе денег не дам. |
