262

Скука

ных, никак не связанных с деньгами обстоятельств и обязательств.

Первым следствием моего маниакального стремле-

ния завладеть Чечилией, играя на ее корыстолюбии, ста-

ло то, что расходы на эксперимент привели меня к сбли-

жению с матерью, к которой до сих пор я обращался

лишь за самым необходимым. Теперь я уже жалел, что

выказывал в прошлом столько презрения к деньгам; я

понимал, что таким образом я приучил ее к мысли о моем

бескорыстии, от которого сейчас охотно бы отказался,

ибо теперь в отношениях с Чечилией мне приходилось

играть роль не то чтобы скупца, но человека чрезвычай-

но экономного. Но сделанного не воротишь: когда-то я

желал быть бедным и разве мог я предположить, что

Чечилия заставит меня пожелать быть богатым? Теперь

же было слишком поздно менять представление, кото-

рое сложилось обо мне у матери, тем более что это пред-

ставление как нельзя лучше соответствовало ее врож-

денной склонности к экономии. Однако я знал, что мать

всегда хотела давать мне немного больше, чем давала,

хотя знал также и то, что она не любит ничего давать

даром. Сейчас мать упорно стремилась вернуть меня до-

мой, и я прекрасно понимал, что и теми деньгами, кото-

рые она столько раз предлагала мне раньше, и теми, ко-

торые она давала мне теперь, по мере того как я их про-

сил, она преследовала одну и ту же цель: она надеялась

создать ситуацию, при которой сможет навязать мне свою

волю. Я же пытался оттянуть неизбежное столкновение

тем, что каждую вспышку щедрости компенсировал по-

слушанием и сердечностью, которые ей были внове.

Убедившись, что мать не только не отказывает мне в

деньгах, но как будто поощряет к тому, чтобы я просил

еще, я внезапно понял, что между нами установились, в

263

Альберто Моравиа

сущности, те же самые отношения, которые были у меня с Чечилией: посредством денег мать пыталась мною за­владеть. На этом, однако, сходство кончалось, потому что я не был похож на Чечилию и, главное, мать не была похожа на меня. В самом деле, те самые деньги, которым мы с Чечилией, хотя и по разным причинам, не придава­ли никакого значения, так что они как бы переставали быть деньгами и становились частью любовного ритуала, в отношениях между мной и матерью сохраняли свой изначальный, свойственный им смысл. Разумеется, мать меня любила, но из-за того, что она меня любила, она вовсе не собиралась давать мне деньги бесконечно, то есть она не хотела сделать ту единственную вещь, кото­рая могла бы лишить деньги их обычного смысла.

Я с очевидностью убедился в этом различии, когда однажды попросил у матери сумму более значительную, чем обычно, прибегнув, как позже выяснилось, к не со­всем удачному предлогу. Дело было после обеда, мать, как обычно, отдыхала у себя в комнате — лежала поперек кровати, свесив ноги и прикрыв лицо согнутой в локте рукой. Я сидел в кресле в изножье постели и, насколько я помню, расспрашивал ее об отце: то была одна из немно­гих наших общих тем, которая к тому же продолжала меня интересовать. Мать отвечала все короче, все нераз­борчивее, казалось, что она засыпает. И тут неожиданно, безо всякой подготовки, я сказал:

—  Кстати, послушай-ка, мне нужно триста тысяч лир.