Князь Дмитрий Михайлович Голицын прекрасно знал чуть ли не всеобщую ненависть к ним, верховникам, и желание удалить их от управления государством, поэтому он торопился привести дворянство к присяге, в традиционный текст которой было внесено одно существенное изменение: теперь присягали на верность не только императрице, но и Верховному тайному совету. После такой присяги всякий, кто посмел бы выступить против верховников, легко был бы обвинен в измене присяге и понес бы законное в глазах всего общества наказание.

11 февраля состоялись похороны Петра II.

15 февраля Анна Иоанновна торжественно въехала в Москву.

Пять дней спустя состоялась присяга. Князь Голицын в последний момент не решился включить в текст присяги наименование совета.

Собрания в домах недовольных вельмож продолжались.

Князь Василий Лукич Долгорукий и Голицын по множеству мелких и, на поверхностный взгляд, неважных признаков — по тому, как Анна иной раз посмотрит, как усмехнется, как промолчит, — чувствовали, что их власть над нею пошатнулась и что императрица вот–вот совершенно выйдет из повиновения. Они догадывались, что между нею и их врагами существует постоянная тайная связь; они даже знали, каким образом осуществляется эта связь. Но не запретишь же государыне видеться с родственниками, не изгонишь придворных дам — ни княгини Черкасской, ни Салтыковой, ни Ягужинской… А государыня день ото дня все больше верила в силу противников Верховного совета и все более подпадала под их влияние.

Оставалось одно: как можно скорее обезвредить врагов.

Князь Голицын делал ставку на страх — самое верное средство в борьбе власти против недовольных. Все петиции были отклонены с резкой резолюцией: «Только Верховному совету принадлежит право составлять проекты государственного устройства, обсуждать их и приводить в исполнение».

Далее неофициально, но в присутствии посторонних людей Голицын сказал, что Верховному совету известны все разговоры, ведущиеся против него, а также имена тех, кто ведет такие разговоры, и в этом налицо государственная измена, поэтому, возможно, придется кое–кого отправить в компанию к Ягужинскому.

А молва добавила, что арестовывать будут в ночь с 24 на 25 февраля.

Глава 7. «Виват самодержице!»

Угрозы верховников не возымели того действия, на которое те рассчитывали; они не изменили течения событий, а только ускорили их. Известия о предстоящих арестах вызвали большое волнение среди дворянства. Волнение достигло вершины 24 февраля, в день названной молвой даты арестов. Все ожидали вечера, так как аресты обычно производились с наступлением темноты. Одни ожидали его с тревогой, другие — со злорадством, третьи — с любопытством.

В этот день у Черкасского собрались многие из тех, кто подписал «мнение», под которым первой стояла подпись князя. В былые времена большинство из них сидело бы дома, со страхом прислушиваясь к стуку у ворот, но последний месяц многое изменил в обычном поведении российского дворянства и, прежде всего, открыл заманчивую возможность действовать против правительства группами и открыто.

— Ягужинского пощадили, нам пощады не будет, — говорил граф Матвеев. — Так зачем ждать, когда нам отсекут головы? Война так война! Атакуем первыми.

— Как?

— Перебить их всех восьмерых — и дело с концом.

— Затруднительно это, — сказал Мусин–Пушкин.