Далеко вели мысли нашу Драгану, когда она с таким интересом смотрела на гостей своего дяди, внимала их торопливым сбивчивым речам. Они, видимо, давно знали хозяев дома Савву и Ангелину, находили в их душах что–то родственное и потому говорили, не смущаясь и не оглядываясь на них; а тут ещё и приветливая улыбка молодой американки поощряла их к откровению; они распалялись всё больше в своём либерально–демократическом раже, месили и топтали глупых сербов за их квасной патриотизм, пророчили близкий планетарный триумф своих братьев по крови и духу — общечеловеков, даже называли час, когда будет объявлено об исчезновении последнего русского с лица земли, и тогда уж никто не помешает «гражданам мира» объявить об установлении своего мирового господства.

И Костенецкий, и его Халдуша, — так называл Вульф свою ближайшую подружку по думскому дому, — считали себя тонкими проницательными психологами; наверное, так же думал о себе Соломон Гусь, — и очень скоро оба они решили, что залетевшая к ним из Нового света «золотая ласточка», то есть наследница гигантского капитала американского серба Драгана Станишича, конечно же, она «своя в доску» и с восторгом разделяет все их планы по устройству современного мира. Костенецкому даже вбросилась в горячую голову мысль о том, что он и как мужчина нравится залётной птичке. И речи его полетели ещё более пламенные, а в жёлто–красноватых дьявольских глазах заметался огонёк надежды и на ещё одну победу, каковых у него и в Белграде, и в других городах Европы, и в театре, где служила хозяйка этого дома и член его партии Ангелина, было множество. Но у него ещё не было такого ослепительного создания, каковое вдруг очутилось перед ним. И он засуетился в кресле из какого–то королевского замка, заёрзал, засучил масляными глазами. Потянулся головой через стол к Драгане, спросил:

— Какие ваши планы на завтра?

— Утром в девять часов я отправляюсь за город.

— За город? Это интересно! Если не секрет — куда же?

— В село Шипочиху. Оттуда родом моя прапрабабушка Елисавета — там много моих родственников.

— Шипочиха? Я знаю это село. Я был в нём недавно. Но там осталось всего несколько сербских семей! Там албанцы. Как начались косовские разборки, так и туда с гор повалили эти шустрые албы. И разве вам об этом неизвестно? И ваш дядюшка вам ничего не сказал? Албанцы злые, как собаки. Каждого белокурого берут в плен, тащат в горы, и там или режут, или заставляют на себя работать. А вас–то… Да что это вы себе забрали в голову?

Костенецкий уставил свой удивлённый взгляд на дядюшку Савву. И, уже обращаясь к нему, продолжал:

— Вы преподаёте в университете. Вы разве не знаете?

И снова к Драгане:

— Хорошо, что вы мне об этом сказали. Я, конечно же, не позволю вам туда поехать. Тут и думать нечего!

— Я поеду, — спокойно сказала Драгана. — Завтра в девять мы с друзьями выезжаем.

Костенецкий откинулся на спинку кресла, уставился на неё.

— Как?.. Вас не пугают албы? Да вы представляете, как дружно они заселили это некогда цветущее сербское село! Там в каждом доме по две семьи албов. И ни одного вашего далёкого родственника. С кем же вы будете встречаться?

Дядюшка тоже подал голос:

— Девочка моя, это несерьёзно. Я тоже буду возражать против такой поездки. Что мне скажет папаша Драган, если узнает о такой твоей авантюре?

— А ничего и не скажет. Дедушка у нас смелый. Я тоже смелая. Недаром же мы с ним носим одно имя. Но позвольте: откуда здесь албанцы, если они в Косово, а Шипочиха на полпути от Белграда до границы Косовского края.