Мы готовы отдать справедливость труду, если б и видели в нем что-нибудь против нас самих и против трудов наших[7 - Здесь г. Савельев делает в скобках замечание, пересыпанное всем аттицизмом великокутской соли: «Все несчастное, эгоистическое Я, а где же истина-то? об ней-то, бедняжке, и помину совсем нет!»]. Вот, например, мы с удовольствием упомянем о небольшой полемической брошюрке г. Савельева: «Димитрий Иоаннович Донской». Он не соглашается с нами, даже бранит нас, но в изысканиях своих показывает тщательность, усердие, начитанность – мы в стороне, а труду автора почет, если б нам вздумалось даже и поспорить с ним[38 - Цитата из «Очерка русской литературы за 1838 год» Н. А. Полевого («Сын отечества», 1838, т. I, «Критика»); Белинский цитирует Полевого по книге Савельева, где этот отзыв приведен.].

О статье г. Савельева «О необходимости критического падания истории Карамзина» г. Полевой отозвался так:

Это разыскание – статья дельная, и мы порадовались, что, брося свои прежние вздорные толки об истории, г. Савельев принимается за дельные занятия[39 - Белинский здесь не вполне точно цитирует отзыв Н. А. Полевого на кн. I журнала «Сын отечества» за 1842 г., в которой была опубликована эта статья II. В. Савельева («Русский вестник», 1842, № 2, «Смесь», с. 40).].

Первый отзыв г. Полевого должен бы быть для г. Савельева лестнее всякого другого мнения, потому что в брошюре о «Донском» он опровергает, не всегда вежливо и в тоне приличия, мнения г. Полевого; но г. Савельеву, видно, не суждено знать ни того, что ему делает истинную честь, ни того, чем бы он мог заняться с пользою для себя и для науки и на что бы он мог небесполезно употребить свои способности и свое трудолюбие: он больше верит возгласам и уверениям мнимых друзей своих, для расчетливости которых очень полезно производить его в Тьерри и величать гением в нелепых и плохих стишонках.

Не следовало бы также г. Савельеву браться не за свое дело и толковать о вопросах всеобщей истории, которой он – извините нашу откровенность – вовсе не понимает, что и доказал он огромными статьями. Равным образом, хорошо бы он сделал, если б, для пользы русской истории и еще больше для своей собственной, оставил в покое славян, болгар, гуннов, франков, варяго-руссов, Великий Кут, Байера, Миллера и Шлецера и обратил свою деятельность исключительно на те вопросы русской истории, которые доступны критике и разысканиям и которые так давно и так тщетно дожидаются деятелей. Поле великое и едва-едва тронутое, – сколько пищи для деятельности, сколько пользы для труда, сколько славы для успеха! Но еще более следовало бы г. Савельеву постараться посвятить себя науке настоящим образом, сделаться ученым в истинном значении этого слова, то есть научиться находить в науке один интерес – объективную истину предмета, не примешивая к нему никаких посторонних интересов, ни местных, ни космополитических, ни славянских, ни тевтонских, ни русских, ни немецких. Вне объективной истины предмета нет науки, нет учености, нет ученых, а есть только ученые мечты, фантазии, мечтатели и фантазеры. Ученый должен быть рыцарем истины, а не сектантом, не гернгутером[40 - Гернгутеры — члены религиозной общины, первоначально основанной (по образцу так называемого «моравского братства») графом Цинцендорфом в построенном им местечке Гернгут (отсюда название секты) в Саксонии в 1720-х гг.; позднее движение распространялось и на другие места Германии, а также в Прибалтике.], не раскольником. Фанатизм и мистицизм – враги науки, потому что они – тьма, а наука – свет. Язык науки может принимать полемический тон, но наука не должна ругаться, соблюдая свое достоинство.