Увидев измученного, оборванного и изнеможенного Степку, Захар Русаев оторопел и сразу же засуетился. Пожилой егерь отмыл внука в дубовой бочке, накормил, нашел какую-то чистую одежу и только после этого приступил к расспросам.

Выслушав историю о том, как в деревню приехали немецкие и эстонские каратели, Русак оставил Степке припасы, взял ружье и ушел.

Старик не появлялся четыре дня, а когда вернулся, на его плече висели два немецких автомата, а на поясе – фляжка в черном кожаном чехле. Русак снял с плеча автоматы и поставил их за дверь, потом снял с пояса фляжку и вручил ее Степке.

– Что это? – дрожащим голоском спросил Степка.

– Фляжка… немецкая. Трофей. Бери – это тебе подарок.

Степка осмотрел фляжку и посмотрел деду в глаза. Они блестели, будто стеклянные, по виску текла капля пота. Русак махнул рукой, достал откуда-то бутыль с мутной жижей и закрыл лицо ладонью. Потом налил полный стакан и выпил не закусывая. После этого дед посмотрел на Степку все теми же стеклянными глазами, не стал лукавить и сказал все как есть:

– И мамку твою, и сестер и… в общем, всех! Согнали к оврагу и из пулеметов. Потом двое прошли по трупам и тех, кто шевелился, добили в упор. Эстонцы из «Омакайтсе», мать твою, прихлебатели фашистские! Подкараулил я их и… Ну ты сам понимаешь!

Степка посмотрел на деда и, уткнувшись ему в плечо, тихо заплакал.

Глава четвертая

Прервав свой рассказ, Тарасыч достал из кармана кисет и бумагу, скрутил очередную «козью ножку», сыпанул в нее табачку и ухмыльнулся.

– Вот так все начиналось, но это еще не вся история. Ну а теперь расскажу о том, что с Русаком и внуком его после войны случилось. – Тарасыч чиркнул спичкой, пыхнул табачком, огладил бороду и продолжил: – Я ведь до войны в Славковичах – кем бы вы думали, вовек не угадаете – сельским учителем работал. Как война началась, сразу, как полагается, на фронт добровольцем, а там… сами поди воевали, знаете, что тут у нас на Псковщине творилось. В первом же бою меня контузило, но немцы так спешили, что не всех раненых добивали. Я притворился мертвым, а потом в лес рванул. Мыкался там долго, грибами да ягодами питался почти месяц, а потом на партизан наткнулся. Да-да! Уже в сорок первом тут в лесах наши мужики отряды сколачивали и немцев били. Вот тогда мы с дядькой Русаком и познакомились. Он всю войну вот здесь, на этой самой заимке, и просидел вместе с внучком своим Степкой. Да-а-а! Когда немцы и эти ублюдки из «Омакайтсе» нас прямо в лагере накрыли, троих наших, и меня в том числе, дядька Русак со Степкой целый месяц укрывали и выхаживали. Если бы не они… Меня ведь ранило тогда. – Тарасыч оттянул ворот рубахи и показал шрам на груди чуть повыше сердца. – Граната немецкая рванула, чудом я в овражек откатиться успел, но один осколок все же меня нашел…

– А на лице шрам откуда? – поинтересовался Веня Костин.

Тарасыч цокнул языком, поморщился и махнул рукой.

– А-а-а, это уже здесь дело было! С косолапым как-то повздорили! Нос с носом по зиме с шатуном столкнулись. Пальнул я впопыхах в мишку из двух стволов, но попал не туда, куда надо было бы. Достал меня когтями мишка, и если бы не нож… Но впрочем, это к нашему делу не относится!

Зверев ткнул Веню в бок, Тарасыч продолжал:

– Так вот когда наши отсель немчуру погнали, вышли мы из лесов. Я тогда сразу на фронт подался, а когда до Берлина дошел, вернулся в родные края. Снова в школу устроился, да как-то про Русака вдруг вспомнил. Решил его навестить, дорогу до этого места я хорошо знал. Пришел сюда, а дядька Русак в своем домишке сидит – пьяный в хлам, а Степки нет нигде.