Толку от нее не было никакого. Глеб осторожно, как больную, усадил ее на камень, и она скорчилась там, уперев локти в колени и глубоко запустив пальцы в распущенные, спутавшиеся волосы. Человек на том берегу — Возчиков, доктор наук, — терпеливо ждал, неподвижно стоя с широко разведенными в стороны руками. Легкий утренний ветерок трепал его лохмотья и путался в неопрятной бороде. Глебу очень некстати пришло в голову, что этот доктор наук сейчас больше всего похож на Деда Мороза, вышедшего из годичного запоя.

— Подойдите! — крикнул Глеб через ручей и услышал, как Горобец тихонько застонала. Даже, пожалуй, не застонала, а заскулила, как комнатная собачка, учуявшая прямо за дверью матерого волка. Тянитолкай поднял ствол карабина еще на сантиметр, и Глеб бросил в его сторону предостерегающий взгляд. Тянитолкай посмотрел на него с угрюмым вызовом, но промолчал: после сцены на болоте он не рисковал связываться с Глебом и больше не отваживался назвать его дураком — понимал, очевидно, что, лишившись защиты Сиверова, не протянет и суток. — Медленно! — закричал Глеб, увидев, как Возчиков, вздымая тучи брызг, бросился через ручей бегом. — Еще медленнее… Вот так. Стоять! Поднимите руки и медленно повернитесь кругом. Возчиков безропотно выполнил все его требования,

— Я вас понимаю, — негромким, интеллигентным голосом сказал он, вновь оказавшись лицом к Сиверову. Только теперь Глеб заметил, что на переносице у него поблескивают модные прямоугольные очки без оправы. — Я вижу, вы уже отчасти разобрались в ситуации, и целиком приветствую вашу осторожность. Однако поверьте, я, не причиню вам никакого вреда.

Глеб вслушивался не столько в смысл его слов, сколько в интонации этого тихого, интеллигентного, вежливого и робкого голоса. Фигура у Возчикова была подстать голосу — рост явно не дотягивал до ста семидесяти, и весил этот тип никак не больше шестидесяти кило. Приплюсовав к этому тонкие, как ветки, руки, сутулую спину и очки, левая линза которых была криво склеена куском грязного лейкопластыря, Сиверов решил, что этого человека можно не опасаться — во всяком случае, если не давать ему в руки оружие и не поворачиваться спиной.

— Подойдите, — сказал он, и Возчиков, шатаясь, очень неловко выбрался на берег.

Первым делом Глеб посмотрел на его ноги, но Возчиков был обут вполне по-человечески — в крепкие, хотя и изрядно ободранные, ботинки со шнуровкой до середины лодыжек. Правда, шнурки приказали долго жить, и ботинки были кое-как стянуты кусками потемневшей медной проволоки. Проволока была точь-в-точь как та, которую неизвестный убийца натянул поперек тропы на подходах к разрытой могиле Гриши. Сиверов покосился на Тянитолкая, но тот не смотрел на обувь Возчикова, целиком сосредоточившись на его изможденном, заросшем, грязном лице с незажившим шрамом во всю правую щеку.

— Боже мой, — оживленно, взахлеб заговорил Возчиков, — боже мой, какое счастье! Неужели это не сон? Глеб Петрович, Евгения Игоревна! Господи, я ведь уже и надеяться перестал, а вы — вот они! Вы себе просто не представляете, как я рад! А где остальные? Кто еще с вами?

— Обыщи его, — сказал Глеб Тянитолкаю.

Возчиков замолчал, на полуслове оборвав свою радостную тираду. В лице его что-то дрогнуло, он внимательно, будто в первый раз, посмотрел на сгорбленную фигуру по-прежнему сидевшей на камне Горобец, рассеянно скользнул глазами по Глебу, которого не знал, вгляделся в мрачного, заросшего седоватой щетиной Тянитолкая и, наконец, перевел взгляд на слабо дымившийся в отдалении костер, возле которого не было ни палаток, ни людей — ничего, кроме двух смятых спальных мешков и трех тощих, полупустых рюкзаков. Он все смотрел на это жалкое и красноречивое зрелище, даже не замечая того, что делал с ним Тянитолкай, и Глеб увидел, как из-под схваченного грязным пластырем стекла выкатилась и пропала в спутанной бороде одинокая мутная слеза.