«Это точно, — подумал Глеб. — Только выполняю я эту работу из рук вон плохо. Ничего-то я ни про кого не знаю, и спросить, что характерно, не у кого. Вот начни вас сейчас расспрашивать — да хотя бы и тебя, госпожа начальница, — вы же ничего полезного мне не скажете! Начнете темнить, крутить, вертеть, утаивать информацию, которая вам кажется сугубо интимной, личной и никого, кроме вас, не касающейся, а мне могла бы помочь сберечь ваши драгоценные шкуры… Ну что мне с вами со всеми прикажете делать? Разоружить и погнать домой под конвоем? Тоже ведь не дело, потому что мне и самому понемногу становится интересно: а что там, дальше? На что вы все рассчитываете, к чему стремитесь? Ладно, у Горобец там муж остался, а как насчет других участников этого мероприятия? Неужели в них так развиты чувства долга и корпоративной солидарности, что они продолжают упорно двигаться навстречу вполне реальной, осязаемой и, более того, смертельной опасности? Ведь это же не солдаты, а ученые, кандидаты наук… У каждого в Москве осталась карьера, солидный оклад, квартира, семья, наконец… Не сумасшедшие же они, в самом-то деле! Да любые другие люди на их месте, только раз взглянув на то, что осталось от проводника, немедленно и без лишних разговоров смотали бы отсюда удочки. Сказали бы: извини, мол, Игоревна, ищи своего мужа сама, если у тебя в одном месте свербеж, а нам еще пожить охота… И никто, что характерно, их бы за это не осудил. А эти прут вперед, как танки, чуть ли не наперегонки. Боятся, но прут… С чего бы это?» Он повернул голову и встретился с пытливым взглядом Евгении Игоревны.

— О чем вы сейчас думали? — спросила она.

— Погода славная, — ответил Глеб. — Скоро все вокруг зазеленеет, потом появятся комары, гнус…

— Не хотите отвечать, — с грустью констатировала Горобец. — А жаль. Я вот, к примеру, думаю о том, правильно ли себя веду. Вы, наверное, правы, начальник не должен руководствоваться эмоциями. Супружеский долг, любовь — какое все это имеет отношение к моим служебным обязанностям? Наверное, достоверная информация о судьбе исчезнувшей в прошлом году экспедиции действительно не стоит человеческих жизней. Но я… В общем, иначе я не могу. Это не оправдание, конечно. Возможно, отчасти меня оправдывает то обстоятельство, что мои люди идут за мной добровольно… Не знаю. Честно говоря, в последнее время мне начинает казаться, что все они знают что-то, чего не знаю я. Нет, правда, посудите сами. Меня ведет вперед желание разыскать мужа, а что движет ими? Солидарность? Дружба? Но ведь они были едва знакомы, а Володя так и вовсе не знал Андрея… Андрей — это мой муж, — дала она пояснение, в котором Глеб не нуждался.

Слепой упорно молчал. Ему нужно было время, чтобы обдумать услышанное. Ведь Горобец почти слово в слово повторила его мысли! Ее, оказывается, мучили те же вопросы, которые не давали покоя Глебу, терзали те же смутные, не поддающиеся анализу подозрения. Неужели эта экспедиция — только ширма? Но для чего? И почему начальнику экспедиции ничего неизвестно об истинной цели путешествия? Что это — браконьерский рейд, часть сложной многоходовой операции по контрабанде или что-то еще? И для чего все-таки Корнеев попросил генерала Потапчука включить в состав группы своего человека? Он знал что-то конкретное, или подозревал, или просто чуял неладное, как животные чуют приближение стихийного бедствия?

— Как это все-таки страшно! — не дождавшись ответа, продолжала Евгения Игоревна. — Как жестоко и бесчеловечно! Я говорю об этом несчастном, об Иване Ивановиче…

— Да, — сказал Глеб, — обошлись с ним круто.

— Ужасно! И все-таки мне хотелось бы услышать, что вы думаете по этому поводу?

— Вы этого хотите как женщина или как начальник экспедиции?

— Нельзя быть таким злопамятным.