Евгения Игоревна вздохнула, положила фотографию в бумажник и, изогнувшись, начала заталкивать его в задний карман брюк. В это мгновение в лесу раздался громкий, как пистолетный выстрел, щелчок сломавшейся под чьей-то неосторожной ногой сухой ветки. Глеб стремительно прыгнул вперед, повалил Горобец, прижал ее к земле, закрыв собой, и дважды выстрелил на звук из пистолета, который каким-то непонятным образом уже оказался у него в руке. «Глок» с глушителем негромко, деликатно прокашлял два раза, и Глеб слышал, как одна из пуль с отчетливым щелчком шлепнулась в ствол сосны. Куда ушла вторая, он не знал, но очень надеялся, что она в данный момент сидит у кого-то в кишках.

Евгения Игоревна наконец пришла в себя и принялась деятельно возиться, пытаясь выбраться из-под придавившей ее к земле тяжести. Она оказалась очень сильной и скреблась так энергично, что Глеб с трудом преодолел желание покрепче стукнуть ее по голове, чтобы успокоилась. Это желание только усилилось, когда он заметил, что Горобец как-то ухитрилась вынуть из кобуры свой парабеллум.

— Тихо, — прошептал он, — тихо. Не дергайся. Кажется, уже все.

Она перестала двигаться, и в наступившей тишине Глеб услышал едва различимый шорох и легкий, почти беззвучный топоток — кто-то удалялся от лагеря мягкой трусцой, почти не производя шума. Удалялся на четырех лапах, и это означало, что два патрона потрачены впустую — там, в лесу, был обыкновенный зверь. Возможно, даже тигр, но тигр обычный, никак не связанный с потусторонним миром.

Глеб приподнялся на одной руке, на всякий случай продолжая держать лес под прицелом, согнул в колене правую ногу, оттолкнулся от земли и встал, запихивая в кобуру громоздкий, чересчур длинный из-за глушителя пистолет и испытывая сильнейшую неловкость. Горобец села на земле и помотала головой, вытряхивая из волос мусор. Парабеллум все еще тускло поблескивал у нее в ладони.

— Никогда не видела, как стреляют из пистолета с глушителем, — сообщила она. — Только по телевизору. Но у тебя, однако, реакция! Я даже не сразу поняла, что произошло. Поначалу даже решила, что ты наконец решил за мной поухаживать… В такой, знаешь, своеобразной манере — быстрота и натиск… А потом ты начал стрелять… Попал?

— Нет, — сказал Глеб. — Попадешь тут, когда под тобой копошатся… Чего тебе не лежалось?

— Хотела поучаствовать в увеселении, — усмехнулась Горобец, вкладывая пистолет в кобуру, и вдруг широко, явно непроизвольно зевнула. — Думаешь, это был он?

— Нет, — рассеянно откликнулся Глеб, — не он. Просто какой-то зверь.

— Зверь… Знаешь, мне порой начинает казаться, что вся эта мистика, о которой рассказывал Пономарев, — не такая уж чепуха.

— Ну-ну, — предостерегающе произнес Сиверов, — давай-ка без этих штучек. У нас и без оборотней проблем выше крыши.

— Рационалист, — сказала Горобец, и это прозвучало как диагноз. — Мир прост и изучен, да? Если что-то нельзя пощупать, взвесить и снабдить ярлычком с ценой, то этого в природе не существует, так?

— Нет, — возразил Глеб, — не так. Не совсем так. Знаешь, что такое «бритва Оккама»? Это принцип, согласно которому не следует без крайней необходимости изобретать новые сущности. Не надо усложнять то, что и так достаточно сложно, иначе нам останется только обвешаться самодельными распятиями, налепить на лоб иконки и идти по тайге, распевая псалмы. Горобец снова зевнула, безнадежно махнув в его сторону рукой.

— Рационалист, — повторила она.