Егорычев чуть ли не всю ночь ждал нарушителя, думал о нем, говорил — и все-таки оказался не готовым к встрече с ним. Руки и ноги вдруг окоченели, перестали повиноваться. Сердце заколотилось о ребра так, что и нарушителю, наверно, слышно. Зубы стучали. Презирал себя Паша Егорычев, ругал, но ничего не помогало: автомат вывалился из рук. К счастью, он догадался взглянуть на Смолина. Лицо старшины было спокойным. Губы плотно сжаты. Нормально себя чувствует человек. Лежит, как прежде, в удобной позе, будто и не приближается к нему опасный государственный преступник.

Вот это да! Вот это парень. И молодой солдат в одно мгновение постиг все, что было неуловимо для него в течение длительного времени. Он подобрался и крепко сжал автомат. Теперь все, теперь не оплошает!

Войдя в зону собственно границы, в узкое пространство между пограничными столбами, на ту незримую линию, которая разделяет два государства, неизвестный остановился. Смолин ждал этого. Многие нарушители, те, за которыми он наблюдал в разное время, люди различных национальностей, старые и молодые, опытные лазутчики и начинающие ходоки, почему-то не преодолевали рубеж бездумно, что называется, одним махом. На какое-то мгновение замирали между столбами. Или сокращали шаг и беспокойно оглядывались. Так или иначе, невольно своим поведением показывали, что переступают важный, может быть, роковой для себя рубеж.

Постояв две или три секунды, человек двинулся дальше.

Вышел чуть правее притихших пограничников. Смолин пропустил его и, немного выждав, крикнул:

— Стой! Ни с места!

Нарушитель резко застопорил, словно ударился о невидимую стену. Чемоданчик упал в снег.

— Руки вверх! — приказал Смолин.

Прежде чем поднять руки, нарушитель сделал правой рукой резкое движение в сторону. «Что-то выбросил — подумал Смолин. — Ничего, найдем!»

Пограничники подбежали к нарушителю. Егорычев стоял с автоматом наготове, а Смолин обыскивал. Достал из карманов все, что там было: пачку бумаг и денег, паспорт, военный билет, записную книжку, плитку шоколада, пузырек с таблетками, сигареты, зажигалку.

— А где твое оружие, голубчик?

— Что ты, солдат! Какое оружие? Зачем оно мне? Я слуга божий. Божий человек.

Голос нарушителя удивил Смолина. Бесстрашный. Звучный. Дурашливо-веселый. Странный для нарушителя голос.

Смолин стянул капюшон с головы «божьего человека». Молодое, сытое, здоровое лицо обросло черной бородкой. На пухлых губах беспечная улыбочка загулявшего лоботряса. Глаза или хмельные, или от природы глупые.

Бессмысленно было спрашивать, кто он, откуда, куда и зачем идет.

В заплечной сумке и чемоданчике Смолин обнаружил иконки, отпечатанные на тонком картоне, латунные крестики, инструкцию под названием «Как и когда молиться богу» и сотни три крошечных памяток с молитвой «Отче наш». Смолин не поверил и этим, как будто объективным данным. По своему опыту отлично знал, что под маской христианских проповедников не раз пытались пробраться к нам диверсанты, разведчики, террористы. Впрочем, не исключено, что преступник был тем, за кого себя выдавал. Нарушитель все время, хихикал, пока Смолин обыскивал его, и бормотал себе под нос что-то чересчур веселое для молитвы. Смолин спросил:

— Ты что, божий человек, псалом поешь по случаю задержания?

— Ага, псалом: «Выходила на берег Катюша».