— Я вас задерживаю, гражданка. Временно. До выяснения личности.

Красивое, измученное бессонной ночью лицо женщины исказилось страданием. Темные большие глаза наполнились слезами.

— Отпусти ты меня, Иван, ради христа.

— Повторяю: задерживаю до выяснения личности.

— А чего тут выяснять? Вся я тут. Смотрите, пан пограничник, выясняйте.

— Что у вас на спине? Покажите!

Она сейчас же сбросила небольшой плоский узел на землю, развернула. Показала грязные туфли, праздничное платье, платок, краюху хлеба домашней выпечки, кусок сала.

Посмотрел я бидон. Он был полон кислого молока.

— У мамы нету коровы, — пояснила молодуха. — Я каждый раз, когда иду к ней в гости, ряженки прихватываю.

Я оставил Джека охранять женщину, а сам пошел в кусты терновника, чтобы посмотреть, не спрятано ли там что-нибудь. Ничего не нашел. Вернулся. Женщина смотрела на меня умоляющими глазами.

— Дорогой пан пограничник, не задерживайте! — она прикоснулась к своей пышной груди. — Я должна дытыну годувать, молоко перегорит. Отпустите, будь ласка.

— Я вам уже сказал: мы должны выяснить вашу личность.

— Чего ж тут выяснять? Я Марыся Вронская. Живу в Буске, вторая хата от речки. Синие ставни. Муж работает на станции. Свекор — дома, по хозяйству. А родом я с Кухорского лесничества. Каждая собака меня знает. Отпусти, не бери на свою чистую душу тяжкий грех.

Очень убедительно говорила Марыся или как ее там звали. Если бы я был первый день на границе, я, может, и поверил ей. Мы, пограничники, народ недоверчивый, вот в таких случаях, когда обнаружили на КСП следы.

— Ничего, Марыся, моя душа стерпит.

— Я пожалуюсь твоему начальнику.

— Правильно сделаешь. Где ты была, Марыся, два часа тому назад? Отвечай!

— Где?.. — она оглянулась в ту сторону, откуда мы с Джеком прибежали. — Вроде бы там. А может быть, и не там. Голова у меня кругом пошла.

— А почему ты спряталась в кусты при моем приближении?

— Волка твоего испугалась.

— Ну! А почему ты границу переходила задом наперед?

— Какую границу? Что ты, солдат! За кого ты меня принимаешь?

— Ну! Собирай вещи, пошли на заставу. Там все выясним и довезем до лесничества.

— Ну, если так, я согласна. Пойду. Можно мне надеть чулки и обуться?

Я кивнул. Марыся села на землю, оголила мокрые ноги выше колен, вытерла их головным платком. Ничуть не стесняется. Я не хотел смотреть на то, что она делает, но не мог не смотреть, Ноги у нее белые, тугие, с круглыми розовыми коленями. Натягивает чулки, застегивает резинки, а сама смотрит на меня, улыбается.

— Сколько тебе лет, Ваня? Двадцать исполнилось?

Молчу.

— Ты еще не женат, Ваня? А дивчина у тебя есть? Давно дома не был?

Тихонько смеется, словно на свидание ко мне пришла, и ласково допрашивает:

— Ты еще не целованный, Ваня?

Одета она во все деревенское. На шее дешевые бусы, медный крестик на груди. Но дух от нее какой-то сдобный, одеколонный, табачный. Не деревенская девка. Не проветрилась и в лесу. Дух города остался.

Дело прошлое, чего греха таить: засмотрелся я на красавицу Марысю. Было такое дело, было. Не забывайте, что и мне тогда всего-навсего двадцать один стукнул. И я ни разу в своей жизни не свиданничал с дивчиной. Никто еще не говорил мне ласковых слов. И не смотрел никто так, как эта Марыся.

Ну! Засмотрелся, но не обалдел. Не забыл, кто я и что мне надо делать. И в мыслях ничего плохого не промелькнуло. Усадил я Джека в сторонке, переложил пистолет из руки в руку и сказал:

— Гражданка, я должен вас обыскать.