Смолин вскинул автомат, дернул поводок, подбежал.

— В чем дело, Леша?

— Посмотри!

На берегу ручейка, среди молодой травы, чернело большое, с остатками холодной золы и углей пятно. Тут же валялись маслянистые обрывки газеты, пустая консервная банка, водочная бутылка.

— Прыгуны здесь завтракали, костер жгли.

Смолин отрицательно покачал головой.

— Сомневаюсь. Не до завтрака, не до костра им. Драпать и драпать надо. И как можно дальше и быстрее. — Бегло осмотрел кострище и убежденно добавил: — Обознался ты, Леша, не были здесь парашютисты. Пепел старый. Двухсуточной давности.

Некоторое время они шли рядом. Им не хотелось расходиться. Они давно, как только следопыт появился на заставе, потянулись друг к другу. Им хорошо было вместе, а почему — неизвестно. Не нахваливали друг друга. Ничем не угождали. Большей частью молча играли в шашки. Что-нибудь делали на заставе. Курили. Разговаривали. Сидя рядом в Ленинской комнате, читали, слушали радио. Ходили в ночной наряд. Никогда, ни одним словом не обмолвились о дружбе. И все-таки оба знали, что крепко дружат.

— Саша, какое у тебя предчувствие? — вдруг спросил Бурдин.

— Насчет чего?

— Поймаем голубчиков или не поймаем?

— Должны поймать. Только бы на след стать, а дальше дело ясное. Будем преследовать хоть до Сибири, но догоним.

— Если бы! — вздохнул Бурдин. — Я бы в отпуск домой слетал. Очень по маме соскучился. И мама в каждом письме умоляет: похлопочи, дорогой сыночек, приезжай в отпуск, поторопись, пока я еще на ногах… Плоха моя мама, очень. Раньше времени состарилась. От горя. От работы. У тебя мать здорова, Саша?

— Ничего. Но и у нее доля такая же. Отец погиб на войне. Сама детей растила.

Вдруг Смолин схватил Бурдина за руку, потащил в тень дерева, пригнул к земле.

— Видел?

— Что? Где?

— Парень в синей рубашке шарахнулся с поляны в кусты? — зашептал Смолин.

— Ах, мальчик! Видел! Ну и что? Это пастушок. Вон и коровы его.

— А почему он удрал? Почему от нас прячется?

Смолин направился к темным прибрежным кустам.

Аргон бежал за ним на укороченном поводке. Пошел к речке и Бурдин.

— Эй, хлопчик! — закричал старшина. — Ты чего ховаешься? Иди сюда! Слышишь? Где ты?

Тишина. Никакого движения.

Смолин еще более укоротил поводок и вполголоса подал команду: «Голос!» Овчарка залаяла, и сейчас же в кустах истошно завопил мальчик.

— Я тут, дяденька, не пускайте, ради христа, своего волка.

— Не буду, зря кричишь. Иди сюда. Поговорить хочу с тобой.

Появился хлопчик лет десяти с бледным, перекошенным от ужаса лицом. Латаная рубашка. Сыромятные, размякшие от росы постолы на ногах. В руках длинная палка, вырезанная из дикой груши, с горгулиной на конце, как у настоящих пастухов. Остановился поодаль, трясется, как в лихоманке, бормочет:

— Дяденька пограничник, я ничего не знаю, ничего не бачив, ничего не чув.

Смолин передал поводок Бурдину и подошел к напуганному мальчугану.

— Успокойся, не плачь. Садись. Вот так. Как тебя зовут? — спросил он ласково.

— Петро.

— А по батькови?

— Батька я не маю.

— У каждого человека есть или был батько. Как звали твоего батьку?

— Тарасом.

— Умер?

— Убили.

— Кто?

Мальчик опустил голову.