— Я считаю, что следует позаботиться о том, как бы они не набрались дурных привычек от него, — холодно сказал Гай и отодвинул тарелку. Он не мог есть: даже вид пищи вызывал у него тошноту. — Оливер — вор, Элеонора. Мы должны признать это. Да, пока что он крадет только игрушки, но кто знает, чем он соблазнится через несколько лет?

Элеонора поджала губы.

— Ты, что, считаешь, что он станет грабить банки или вламываться в чужие дома?

— Конечно, нет. Возможно, Оливеру все достается слишком легко. — Гай предпринял последнюю попытку извлечь хоть какой-то смысл из пепла их брака, заставить Элеонору понять его мысль. — Мы воспитали его в уверенности, что он может получить все, что хочет, причем сразу. Несколько месяцев, проведенных среди менее привилегированных мальчиков, научат его ценить то, что он имеет.

— Я не стану обсуждать это, Гай. Оливер в муниципальной школе? Никогда.

Гай понял, что Элеонора даже не слушала его. В нем вспыхнула примитивная жажда мести. В конце концов, деньги зарабатывает он.

— Я не буду платить за домашнего учителя, Элеонора. — Ему доставило удовольствие увидеть, как изменилось выражение ее лица. — Нам не вернут из Уайтленда то, что мы заплатили за следующий семестр. И ты знаешь, как дорого стоит обучение в Миссингдине. Мы не можем позволить себе частного преподавателя.

Она с грохотом поставила чашку на блюдце.

— Ты мог бы взять еще пациентов…

— Я не стану делать этого. — Гаю хотелось выпить; в половине девятого утра ему хотелось выпить. Но вместо этого он взял сигарету. — Не стану.

Элеонора поднялась из-за стола.

— Тогда я попрошу взаймы у отца. У него есть сбережения. — Она остановилась в дверях. — Я не думала, что ты так неразумен.

Однако Сельвин, к ужасу Элеоноры, поддержал зятя. Гай позвонил в школу и договорился о собеседовании для Оливера.

Неожиданной была реакция самого мальчика. Он побледнел и позеленел, казалось, его сейчас стошнит. Гай обнял его за плечи и мягко объяснил, что школа имени короля Эдварда VI — всего лишь временное место учебы, которое позволит им преодолеть возникшие затруднения. А в сентябре он поедет в Миссингдин. Но Оливер прошептал в ответ:

— Я тебя ненавижу. Нана никогда не отправила бы меня туда. Ненавижу тебя.

И выбежал из комнаты.

Первые несколько недель семестра прошли без происшествий, и Джейк начал думать, что, возможно, он ошибся, решив, что Линфилд видел его и Мэри вместе на побережье. Как и в том, что Линфилд затаил злобу. Вздохнув с облегчением, Джейк погрузился в уже привычную рутину уроков и проверки тетрадей.

Но однажды в воскресенье, встретившись с Мэри у подножия тропинки, идущей вдоль утеса, он заметил, что лицо ее особенно бледно. Она держалась скованно и на попытки завязать разговор отвечала односложно. Бакланы и буревестники ныряли в воду с выступающих в море скал, волны бились о камни. Тропинка была слишком узка, чтобы идти по ней бок о бок; Мэри широко шагала впереди, ее маленькая сгорбившаяся фигура дрожала на ветру.

Джейк догнал ее.

— Что случилось?

— Ничего. — Она засунула руки глубже в карманы.

— Мэри…

— Говорю тебе, Джейк, ничего не случилось. — Ее голос звучал резко. — Идем, а то я замерзаю.

Они достигли того места, где утес становился более пологим, позволяя спуститься вниз, на узкую серповидную полоску пляжа. В сентябре, пока было тепло, этот пляж был местом их тайных любовных свиданий. Но затем наступила осень, скалы стали скользкими от водорослей, а углубления в камнях заполнились кашей из раскрошившихся раковин в соленой воде.