Собственная нерешительность раздражала его. «Мне уже девятнадцать лет, — говорил себе Оливер, — а я все еще беспокоюсь о том, что подумают обо мне мама и папа!» Он мечтал, чтобы произошло что-нибудь драматическое, катастрофическое, что сделало бы его решение очевидным. Шагая из лекционной аудитории в больницу, а из больницы — в меблированные комнаты, где он жил, Оливер рисовал в воображении, как улицы Эдинбурга вздрагивают от землетрясения или как смерч врывается в духоту дома на Холланд-сквер.

Но его ждала катастрофа совсем другого свойства. Оливер был у себя в комнате, лежал в постели и читал роман «На дороге», сожалея о том, что живет не в Америке (он предпочел бы жить где угодно — в Канаде, в Австралии, — только не в этом чертовом Эдинбурге), когда хозяйка постучала в дверь и позвала его к телефону. Оливер спрятал книгу под подушку и спустился вниз.

Телефон находился в прихожей, самой неуютной части дома, где стояли резиновые сапоги, висели мокрые куртки и постоянно ходили туда-сюда люди. Оливер взял трубку.

— Алло?

— Оливер? Это Элизабет.

После его возвращения в колледж Элизабет несколько раз писала ему длинные письма, страстное содержание которых не сочеталось с ее округлым школьным почерком. Ответные письма Оливера были более сдержанны: он всегда представлял, что кто-то критически наблюдает за ним из-за спины, — вероятно, это был пережиток школы-интерната.

— Лиззи? — Оливер удивился. — Я не думал, что ты знаешь мой номер.

— Я спросила у оператора. — Возникла пауза. — Дело в том, что…

Что-то в ее тоне смутило Оливера; он повернулся спиной к хозяйке, которая замешкалась в прихожей.

— Лиззи? С тобой все в порядке? Где ты?

— Я дома. Папа ушел на прогулку, а я осталась, сказала, что болит голова.

Снова пауза. Распахнулась входная дверь и вошли два студента, смеясь и громко болтая. Оливер сердито покосился на них.

— Оливер? Ты меня слышишь? — Голос Элизабет звучал где-то очень далеко. — Дело в том, — начала она снова, — что есть одна проблема…

Миссис Фелпс-Браун была последней пациенткой Гая; распрощавшись с ней и закрыв дверь, он посмотрел в свой ежедневник — слава Богу, вечер свободен — и направился домой. Гай предвкушал, как устроится в кресле у камина, съест бутерброд с сыром (в последние дни Элеонора, занятая благотворительными делами, редко ужинала вместе с ним), почитает хорошую книгу и ляжет пораньше спать. Боже, как скучно, думал он, шагая по Чевиот-стрит. Уныние кружило над ним, как большая черная птица.

Но мечты о тихом и спокойном вечере рассеялись, едва он вошел в гостиную дома на Холланд-сквер и увидел сидящих там Оливера и Элеонору.

— Оливер? — удивленно произнес Гай.

Тот встал, не вынимая рук из карманов спортивной куртки, сделал шаг или два навстречу, затем снова отступил назад.

— Я рад видеть тебя, Оливер, но… ведь сейчас июнь… ты должен быть в Эдинбурге… скоро экзамены…

Его перебил резкий голос Элеоноры:

— Скажи ему.

Гай посмотрел на жену. Она сидела неестественно прямо, с бледным лицом, плотно сжав губы.

— Скажи ему, Оливер, — повторила она.

— Что он должен мне сказать?

— Я не буду сдавать экзамены, папа.

Гай растерянно моргнул.

— Может быть, я что-то перепутал? В своем последнем письме ты писал… — Но он не смог вспомнить, о чем писал Оливер в последнем письме.