Так мы и сидели… Собаки смотрели на нас, подходили по очереди, тёрлись мордами, ласкались по всякому.

— А ты говорил, что собаки будут бояться философского камня, — начал упрекать меня Ромка. Он сидел на пне, гладил моего лохматого пса.

— Эх, — я взял на руки щенка. Щенок обрадовался, лизнул меня прямо в нос. — Собаки — они умные. Они — друзья человека. Они оценили наше изобретение.

— Меня в дом не пустили ночевать, — сказал Ромка.

— Крепкий очень камень получился. Но это хорошо! — сказал я.

— Чего хорошего?

— Наверное, мы изобрели собачьи духи, вот что! Если бабкины овчарки бросятся на нас, мы дадим им понюхать пузырёк, они сразу привыкнут к нам. Понял?

Святая вода

В канаве три раза промяукала кошка. В ответ я засвистел по-щеглиному. Мы сошлись за продуктовым ларьком, чтоб никто нас не увидел с улицы.

— Сидят на цепи, грызут кости, — доложил я результат разведки.

Откровенно говоря, мне почему-то стратегический план вдруг перестал нравиться. Так я не умею — по плану. Если нечаянно, тогда ещё ничего: нечаянно шёл, нечаянно увидел чужие яблоки, нечаянно сорвал. Если поймают, по-честному скажешь: «Ой, дяденька, больше не буду! Я нечаянно!» А то всё по плану…

— Давай пойдём в другую сторону, — предложил я. — Заблудимся, куда-нибудь нечаянно залезем. Можно к Лидке…

— Нет, — ответил Медведев. — Если ты откажешься, так ты смалодушничал. Значит, у тебя нет силы воли, если ты не можешь сделать того, что задумал. Ты станешь вроде дезертира.

— Я не дезертир. Просто я передумал.

— Сегодня ты изменишь своему плану, завтра бросишь товарища в бою… — заявил Ромка.

Я расстроился. Кому охота бросать товарища в бою?

— Ладно, пошли! — согласился я. Зря, конечно, согласился.

Мы выглянули из-за ларьков.

На улице было спокойно: ни души. Из дома напротив доносились музыкальные гаммы — это Димка учился играть на баяне по самоучителю…

«Ти-ли… Ти-ли…»

Как не надоест? Если не умеешь играть, зачем баян покупать? Вот кому медведь на ухо наступил — Димке, а не мне.

Мы вышли на дорогу. Первым — Ромка. Пошли вдоль улицы. Около Агафьиного сада перепрыгнули через канаву. Две доски мы оторвали заранее. Они держались на гвозде. Тронешь — расползутся, как ножницы. Мы пролезли в сад.

Ветки у яблонь свисали до земли. Чтоб они не обломились, снизу их подперли подпорками.

Мы пошли, пригнувшись, за кустами крыжовника. Крыжовник я не люблю — он волосатый. Я повёл Ромку к белому наливу. Когда наш отряд приходил к бабке, чтоб взять над ней шефство, я «нечаянно» заметил, где рос белый налив.

Мы нагнули ветку… Яблоки были упругие, холодненькие. Живот холодило: рвали мы за пазуху.

Вначале рвали все подряд. Рвали, одним глазом на забор смотрели. Но собаки молчали.

Потом мы стали выбирать яблоки покрупнее…

— Давай груш нарвём, — предложил я. — Всё равно уж, если попадёмся, то и за груши влетит и за яблоки.

Мы прокрались к колодцу.

Никогда не надо спешить. Правильно говорят. Ромка торопился и налетел на пустое ведро. Ну и загрохотало! Как сто тысяч вёдер по железной лестнице покатились.

И бабкины собаки запрыгали на цепях, залаяли. Я бросился к забору. Подбежал… Но разве впопыхах найдёшь нужные доски? Потерялись, и всё.