– Я грешница! Я заслужила кару! – рыдала она, распростершись на столе и гремя цепями. – Из-за моего мужа наша семья вступила на путь неповиновения Богу-и-Любви!

– Выведите ее на улицу, – приказал брат Искупитель.

– Прошу прощения, брат, но я бы еще чуть-чуть подержал ее здесь, – возразил исповедник. Его лицо раскраснелось, влажные губы блестели. – Я знаю эту несчастную, и мне кажется, что мы узнаем больше, если я займусь ею лично.

Отец Бейли стоял около стола, на котором была распята Чантория. Он сбросил свою роскошную мантию и золотые плавки и остался нагим, если не считать высоких белых сапог и усыпанных драгоценностями колечек, которые украшали его гениталии. Эти колечки поблескивали и переливались в полутемном подвале.

– Выведите ее на улицу, – повторил брат Искупитель и повернулся к выходу.

Отец Бейли был глубоко возмущен бесцеремонностью своего гостя, но даже он не мог позволить себе перечить представителю столь могущественной организации. Чанторию выволокли из подвала на улицу, где уже собралась беснующаяся толпа. Там ее приковали за запястья к задку паланкина, после чего брат Искупитель хлестнул носильщиков и поехал прочь.

Нижняя часть собора пустовала, ибо находилась во власти капризных приливов и отливов Темзы. Футах в шестидесяти над максимальным уровнем воды было построено укрепленное бетонное перекрытие, а на нем соорудили целый лабиринт камер и офисов. Хотя огромное подкупольное пространство было теперь свободно далеко не полностью, оно все же до некоторой степени сохранило свои акустические свойства, и, ступив под своды собора, Траффорд услышал, как под ними отдаются эхом стоны и вопли истязуемых.

Его провели по дуге гигантской окружности мимо множества камер – каждая из них заключала в себе искалеченное, хнычущее существо, которое когда-то было человеком, – и втолкнули в комнату, оборудованную для пыток. Траффорд увидел дыбу, цепи, крюки и клети, пылающую жаровню, на которой лежали железные тавро для клеймения грешников, ножи, трубки, клинья, щипцы, вертелы, плоскогубцы и прочие инструменты, о жутком назначении которых он мог только догадываться.

В комнате уже находились шестеро: страж, могучий тюремщик, раздувающий мехи под жаровней, двое подручных у валиков дыбы, инквизитор в клобуке и, наконец, женщина с обритой головой, висящая без сознания на ржавой железной решетке. Она была обнажена, если не считать багряного комбинезона из запекшейся крови. Траффорд с содроганием узнал в ней Чанторию.

– Добро пожаловать, Траффорд, – сказал инквизитор, снимая клобук. – Меня зовут брат Искупитель. Храм назначил меня инквизитором вашего прихода. На моем лице вы можете видеть надпись «Не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе», – и нет на свете другого лица, которое выражало бы столь же неоспоримую истину. Ваша жена сообщила нам, что вы любите издеваться над детьми.

Траффорд попытался отрешиться от страшного зрелища, которое открылось его глазам, и спокойно все обдумать. В Госбанде ему не сказали, в каком именно преступлении против веры он обвиняется, но поскольку Чантория тоже попала сюда и поскольку инквизитор упомянул об издевательствах над детьми, можно было с большой долей вероятности предположить, что причина его ареста – вакцинация Мармеладки Кейтлин.

Хотя живот ему сводило от ужаса, Траффорд увидел в этом проблеск надежды: ведь это значило, что здесь могут ничего не знать о его связях с гуманистами. Конечно, его казнят за то, что он сделал дочери прививку, но теперь, когда Мармеладка Кейтлин умерла, Траффорд уже не боялся смерти. Боли – да, но не смерти. Теперь Траффорду были небезразличны только Сандра Ди, которую он любил, да еще его глубокая вера в гуманизм и живительную силу разума.