– Если стать спиной к солнцу, – чуть протяжно, как зачин сказки начал Дед, – возле Зеленого кряжа, а потом пойти прямо, никуда не сворачивая, то через половину дня как раз окажешься там, где стоял мой дом. Это если от начала Рудной тропы идти. Я из дому с войском проходившим убежал, чуть постарше Хорька был.

В голове всякие подвиги крутились, даже с матерью не попрощался, чтобы она, значит, меня в дом не загнала да в подполе не закрыла. Мамаша у меня суровая была: батька ни черта в жизни не боялся – в драку против трех-четырех мог кинуться, я сам видел не единожды, а вот мать мою боялся до немоты.

Она только глянет – он побелеет весь, прям как усохнет. Прости, говорит, милая, больше не буду, говорит… Мужики смеялись – он им потом морды бил, когда мамаша не видела. Да…

Дед допил свое пиво, грустно посмотрел на дно кружки, дернул за полу пробегавшего слугу и молча показал ему пустую посуду. Тот живо приволок полную.

– Сбежать-то я сбежал, в лучники записался и даже повоевал. Про битву у Черного камня слышали? Я там был. И на Песчаной косе, и в Резне на Лугах… Мне как раз двадцать пять исполнилось, когда северяне в плен взяли. Думал – смерть. Только у них праздник какой-то был. Вот они и отпустили каждого десятого. Палец на руке отрубили на память и отпустили, – Дед поднял правую руку, демонстрируя отсутствие большого пальца. – Видать, перепились они тогда – кто ж лучнику правый большой рубит. Лучнику левый нужно отрубить, а на правой руке – большой и указательный. Чтоб, значит, ни лук взять, ни тетиву натянуть. Точно – перепились.

– Повезло, – согласился Враль, – я слышал, что у них раньше был обычай пленников ослеплять, а каждому сотому оставлять один глаз. Чтоб поводырь был. И идите, добрые люди, по домам – на нас греха смертоубийства нету…

– Лучше бы они меня ослепили тогда… – Дед отпил пива. – Домой я пришел, а дома-то и нет. Ни дома нет, ни деревни, ни рудников. Я даже костей не нашел в долине. Кладбище осталось, старое, новых покойников там без меня, почитай, и не хоронили… Куда люди подевались? Я ходил, искал, если кого встречал, спрашивал. Потом подвернулась ватага, я и ушел. Вот с тех пор и брожу. Мне домой возвращаться некуда. Лучше уж в нашей берлоге доживать. Сколько там мне осталось?

– Ты всех нас переживешь, – улыбнулся Враль. – Так что, Рык, предлагаешь врассыпную?

– Дождемся Полоза с Рыбьей Мордой, поговорим… Каждый пусть решает. А я…

– А ты?

– А я завтра к князю схожу, потолкую.

От неожиданности Враль прыснул, прикрывая рукой рот.

– Вот так вот просто пойдешь и потолкуешь?

– А что? Или князь умер?

– Живой. Говорят, приболел немного: уже почти неделю старая рана как открылась на ноге, выходить со двора не может, – многозначительно произнес Враль. – И никого не принимает. И тебя, понятное дело, не ждет. Да и зачем тебе?

– Поговорить, – Рык задумался, легонько похлопал ладонью по столешнице. – Ты в городе часто вертишься – как, Дружинный договор действует?

– А чего ему не действовать? Князь живой, с чего это не действовать? Князь скорее себе руку откусит, чем дедовские законы нарушит. Сам знаешь… По себе, – понизил голос Враль.

Рык молча посмотрел в глаза Вралю, тот отвернулся.

– Завтра и пойду, – повторил Рык.

– Один пойдешь?

– Хорька с собой возьму, – Рык невесело улыбнулся. – И Кривого.

– Ладно, – кивнул Враль.