|
Этот полёт — солнечный экстаз, небесное упоение, симфония света и счастья, буря радости, и мне хочется, чтобы это наслаждение длилось бесконечно. Я люблю это сияющее существо и чувствую его ответную любовь ко мне, тёплую, пульсирующую во мне, и это единение в потоке света — самое прекрасное, что мне когда-либо доводилось испытывать. Уже ничего, кроме яркого света, я не вижу, он ослепляет меня, а потом я вдруг оказываюсь в операционной.
Глава 25. Вопросы и ответы
— Сколько уже нет пульса? — Семь с половиной минут! — Продолжаем. Триста шестьдесят! Убрать руки! Разряд! Бабах! — разряд в триста шестьдесят вольт сотрясает тело, пронзает сердце, и оно начинает биться. На оранжевой линии появляется одна загогулина, вторая, третья. Пи. Пи. Пи. — Есть пульс! — Фу, слава Богу… Нет, это не сериал «Скорая помощь», это я лежу на операционном столе, и команда врачей возвращает меня в этот мир. Все они очень хорошие люди и профессионалы своего дела, и их вклад в моё оживление огромен, но все их усилия были бы бесплодны, если бы так не было суждено. Я возвращаюсь, потому что так надо, а если так надо — значит, так будет. Вы спросите: а как же поединок? Разве его не было? Он был, и он длился семь с половиной минут — ровно столько, сколько не билось моё сердце. Чтобы победить Якушева, освободить Алю, родителей и остальных страдальцев, мне пришлось побывать за гранью — там, откуда если и возвращаются, то лишь когда так надо.
Семь с половиной минут — маловато, скажете вы. Может быть, но семь с половиной минут прошло в этом мире, а там, где происходила схватка, время течёт по-другому. Там я была сильной, как Геракл, и почти неуязвимой, а вернувшись назад, снова чувствую боль и слабость. Как мне было хорошо там и как я страдаю здесь! Но я понимаю: так надо, а значит, надо терпеть. И всё-таки врачи удивлены тем, как быстро восстанавливаются мои жизненные функции, а дырка в животе и огромная кровопотеря для моего организма как будто совершенный пустяк. Уже на третьи сутки меня переводят в обычную палату и пускают ко мне посетителей. Меня жаждут видеть: Диана, Костя, Галя, Надежда Анатольевна, Маргарита (подруга Альбины, если помните), мой брат Георгий, моя двоюродная тётка Анна и её сын Игорь, кузина Катя с мужем Андреем, приезжает даже дедушка из-под Тюмени. Ещё со мной жаждет поговорить следователь по делу, в котором я и Костя являемся потерпевшими. От него я узнаю, что по горячим следам удалось задержать только двоих нападавших, но с ними уже работают, и следователь уверен, что они «расколются» и выдадут остальных. Для меня это не так уж важно, гораздо больше меня занимает вопрос: что такое мне хотел сказать Костя, перед тем как на нас напали? Он, как оказалось, отделался легко — несколькими ушибами и парой синяков на лице: ранив меня, нападавшие сами испугались последствий и поспешили скрыться. Когда он приходит ко мне с букетом цветов, я долго смотрю на его разукрашенную физиономию, чем вгоняю его в смущение. — Ну, чего ты так смотришь? Шрамы украшают мужчину. — Шрамы — может быть, но не фингалы, — говорю я. И задаю интересующий меня вопрос: — Слушай, ты хотел о чём-то поговорить… Может, скажешь? А то я теряюсь в догадках. Он молчит, мнётся. Потом говорит: — Да ладно… Тебе сейчас нельзя много разговаривать, ты ещё слабенькая. «Не такая уж и слабенькая, если сумела загнать Якушева обратно в пекло», — хочу я сказать, но раздумываю. Иногда, знаете ли, даже приятно быть слабенькой. Но мне всё равно хочется узнать, о чём собирался поговорить Костя, и я настаиваю: — Послушай, ну, скажи… А то это не будет давать мне покоя. |
