Девушки посмотрели друг на друга.

– Наверняка я уже слышала все эти гадости.

– Нет, этой ты еще не слыхивала. «Мы теперь одна семья!» Представляешь? – Филис подобрала верхнюю губу, обнажив крупные белые зубы, выпятила подбородок и, удачно подражая виду и говору соседки, прогнусавила: – «Сама знаешь, Энни, из этого все равно не выйдет ничего путного. Слишком мы тут никудышные». Заметь, «мы»! «Мы теперь – одна большая семья». А кто совсем недавно смотрел на нас сверху вниз? «Такие зазнайки, как Хетерингтоны, никогда не принесут в нашу клоаку обручального колечка». Так и заявила.

– Кто говорит об обручальных кольцах? – хрипло, с вызовом проговорила Сара.

– За что купила, за то и продаю. Конечно, она не забыла напомнить, что Хетерингтоны – из нонконформистов. А перед тем, как спохватиться и удрать к своему кипящему чайнику, произвела последний выстрел. «Теперь, – говорит, – у вас на крылечке вечно будет торчать священник».

– Ну ее к черту!

Сара встала и подошла к окну.

Филис, глядя ей спину, молвила:

– Что за выражения, Сара? Кто клялся на образе Девы Марии больше никогда в жизни не браниться?

Сара, не оборачиваясь, смотрела сквозь кружевные занавески на лес дымоходов напротив. Все ее существо было переполнено гневом, и не только под влиянием момента, но и в итоге многолетних размышлений и попыток вслепую вырваться из порочного круга. Минуло уже десять лет, десять лет внутреннего несогласия, с того дня, когда ее впервые осенило: вся ее жизнь пройдет здесь, в беднейшей части квартала под названием Пятнадцать улиц. Тогда она сильно простудилась, и мать влила в нее едва ли не полбутылки микстуры. От такой слоновьей дозы у нее пошла кругом голова, начались видения, большинство из которых она с тех пор позабыла. Лишь одна картина прочно засела в голове – Грязь, так она окрестила про себя ту галлюцинацию. Ей представилось море грязи, вроде того, что простиралось примерно в миле от их дома, в котором увязли не только они с матерью, Филис и их новый отчим, но и все остальное население Пятнадцати улиц; все до единого стояли по шею в грязи и все, Сара в том числе, знали, что надежды выкарабкаться нет и в помине. Тем не менее попытки спастись не прекращались. Одни помогали ближним, другие, вроде соседушки, миссис Рэтклифф, опирались ладонями о головы товарищей по несчастью, окончательно топя их в нечистотах.

– Ненавижу ее! – Сара снова посмотрела на Филис. – Для нее единственная радость – когда над нами измывается отчим. Но ничего, она у меня еще попляшет. Вот увидишь, я отсюда вырвусь.

Она решительно кивнула, и Филис ответила ей таким же кивком, проговорив еле слышно:

– И я с тобой.

Они опять уселись рядышком, и Сара спросила уже без всякой злобы:

– А как же мать?

Филис, балансировавшая на железной раме кровати, подобралась и ответила:

– Ей тоже хочется, чтобы мы как можно быстрее убрались с глаз долой. Пока мы тут, скандалам не будет конца.

– Она тебе так прямо и сказала?

– Нет, конечно, но она сумела бы его утихомирить, если бы мы не мешались под ногами. – Филис вздохнула, закинула голову, тряхнула длинными светлыми волосами и, держась обеими руками за раму и глядя в потолок, мечтательно произнесла: – Как бы мне хотелось, чтобы у меня была такая же грудь, как у тебя!

Сара вздрогнула. Слова сестры вызвали у нее одновременно негодование и неудержимое желание расхохотаться. Она встала и, опершись спиной об узкий подоконник, взглянула на оставшуюся сидеть Филис, пытаясь в очередной раз проникнуть в ее переменчивый характер.