– Нет, вы слушайте дальше. Я сказал ей, что сделал вам предложение и собирался поставить ее в известность… несколько позже. Мол, я ничего не хочу от нее скрывать. Сегодня вечером пригласил бы вас на чай и…

– А она вам не поверила.

– Почему вы твердите одно и то же?

– Очень просто! – Она отодвинулась и безуспешно попыталась высвободить руку. – Он пересказал мне все слово в слово, ничего не упустил.

Она покачала головой. Безобразная сцена, разыгравшаяся накануне вечером, снова предстала перед ее мысленным взором во всей красе – в сотый, наверное, раз за успевшие с тех пор пройти несколько часов. Она лежала в постели с Филис, когда он пинком распахнул дверь и вырос на пороге, вопя в темноту:

«Чуть язык не проглотил от удивления и до смерти перепугался! Ну да, сделал предложение… Но почему он так ответил? Да потому, что догадался, что я расскажу о его намерениях его матушке. Тут он попал в самую точку. Учти, толстопузая, тебе не затащить такого типа, как он, под венец. Опозорит и бросит, тогда ты вспомнишь мои слова!»

Улица притихла; и Янги, и Рэтклиффы затаили дыхание, прислушиваясь, хотя для того, чтобы услышать его крик, им и всем остальным соседям не нужно было напрягать слух. Те, кто что-то упустит, уже на рассвете получат дословный пересказ.

Гораздо позже, когда от страдания и стыда, казалось, расплавилось все тело, скорчившееся в унижении, до ее слуха донесся отдаленный бой городских часов. Было уже три часа ночи. Филис, забыв о собственных муках, крепко обняла сестру и зашептала:

«Не уступай ему! Он только того и хочет, чтобы ты сломалась и приползла к нему на брюхе. Неужели ты не понимаешь, почему он над тобой измывается? Он сам тебя домогается, вот почему!»

От этих слов Сара дернулась, как от удара током, но Филис продолжала со свистом шептать:

«Мать все знает. Тебе надо собрать вещи и сделать ему ручкой. За мать не беспокойся: когда они останутся нос к носу, он волей-неволей возьмется за ум. Представляешь, вчера утром у него за подкладкой пиджака лежало три фунта! Он забыл пиджак на спинке стула, а я с утра спустилась и пошарила. Он на этой неделе делал ставки на скачках. Держу пари, у него есть денежки… Так что не беспокойся за мать, лучше делай ноги, потому что я…»

– Посмотрите на меня, Сара!

На этот раз она повиновалась. Его взгляд был полон ласки, доброты, любви, и у нее защемило сердце при мысли, что она все это теряет.

– Я люблю вас, Сара, люблю так сильно, что мне не хватает слов, чтобы поведать о своем чувстве… Ответьте: если бы вчера по дороге домой я предложил вам выйти за меня замуж, что бы вы ответили? Только честно!

– Я бы… ответила согласием.

– Потому что вы меня любите?

– Да.

– О Сара, это прекрасно! Но если начистоту, то что вы во мне нашли? Я ведь так, ни то ни се. – Он улыбнулся. – Если бы вы увлеклись, скажем, моим братом Джоном, это еще можно бы было понять, но я!… Я никогда ничего не добьюсь. С меня довольно моей наезженной колеи, я не выберусь из нее до самой смерти. Главное, чтобы рядом были вы!

Благодаря этому шутливому описанию его характера вся картина предстала перед Сарой в ином, более радужном свете; к ней стали возвращаться силы, на костях оживали мышцы. Все ее существо наполнилось неведомым раньше блаженством. Ей захотелось прижаться к нему, спрятать голову у него на груди и забыться; забытье – вот единственное, к чему она сейчас стремилась. Но при мысли о его матери она встряхнулась. Она не сможет смотреть в глаза его матери; отцу и дяде еще куда ни шло, но не матери… Почти ни на что не надеясь, она пролепетала:

– Твоя мать… Все бесполезно – я не смогу перед ней появиться.