|
Вместе с ним они пережили минутное смущение, когда Торбен впервые, неуклюже вплыл в зал ожидания и с ужасом для себя обнаружил, что орбитальная пересадочная станция — всего лишь полоска навигационных огоньков, практически теряющихся на фоне звезд. Движение не ощущалось. Его тело утверждало, что какое бы то ни было ускорение здесь отсутствует. Так и было. Анприн умели изменять топологию пространства и времени. Но рядом не оказалось никого, кроме нескольких его собственных личностей, с кем можно было бы поделиться этим открытием. Экипаж Анприн — Торбен не мог сказать, одно это существо или много или это понятие вовсе не имело смысла употреблять по отношению к пришельцам — был непонятен ему и чужд. Несколько раз, проплывая в невесомости по обшитым деревянными панелями коридорам, отталкиваясь плоским хвостом и перепончатыми руками от густого, сырого воздуха, он замечал скопления серебристых нитей, извивающиеся точно кальмар, угодивший в сети. Всякий раз при приближении Торбена они рассыпались и исчезали. Но лед позади деревянных панелей казался живым, подвижным, следящим за ним.
Сериантеп улетела за несколько месяцев до него. — Мне еще кое-что надо сделать, — сказала она. По случаю ее отбытия была собрана вечеринка; впрочем, в Миссии Анприн, расположившейся на вечно зеленых, урожайных склонах вулкана Суланж пирушки закатывались по поводу и без повода. В тот день там собрались коллеги академики, журналисты и рекламщики из Ктарисфая, политики, родственники и пребендарии Анприн, пугающие, несмотря на свои прелестные формы. — Ты сможешь заняться научной работой в колонии «Спокойная Тридцать Три», — сказала Сериантеп. Позади свисающих с ветвей бумажных ламп и сияния лагуны можно было увидеть огни космических лифтов, взмывающих к звездам. Спустя каких-то несколько дней и она должна была воспользоваться этим путем, чтобы подняться на орбиту. Серейджену оставалось только гадать, как искать Сериантеп в следующий раз. — Ты должен лететь, — в ту минуту Пужей стояла на балкончике, выходящем на Чайную улицу. Его только недавно стали открывать, впуская в комнаты весеннее тепло, чтобы изгнать застоявшийся, тяжелый запах зимы. Девушка рассматривала деревья, буйно распускавшиеся вдоль всей Ускубен-авеню. «В этом же нет ничего необычного, ты видела все это сотни раз» — подумал Нейбен. — Неужели ты боишься посмотреть на меня? — Я улетаю не навсегда, — сказал он. — Вернусь через год или два. И подумал: «Но уже не сюда». Он не озвучил этих слов, но Пужей и сама все понимала. Когда он вернется, перед ним распахнутся двери всех консерваторий. Его будут ждать оживленные города, согретые ласковым солнцем аудитории, и все они очень-очень далеки от полярного континента, чьи морозы сковывали их союз. Они попрощались… восемь прощаний для всех его Аспектов. Затем он отплыл к древнему монастырю Блейна, куда можно было добраться только на легком паруснике, поскольку его прекрасные шпили лепились к атоллу Есгера, источенному тремя тысячами сезонов ураганов. — Мне нужен… другой, — прошептал он Скульптору Режмену, стоя под соленым бризом в звенящих монастырских чертогах. — Любопытство Серейджена слишком наивно, подозрительность Фейаннена чрезмерно груба, а уж общительность Кекйая и вовсе может отпугнуть кого угодно. — Думаю, мы сумеем вам помочь, — произнес Скульптор. Уже на следующее утро паломник погрузился в соленые, убаюкивающие воды Котлов Преображения и позволил запрограммированным пальпам облепить себя. Процедуры продолжались двадцать рассветов подряд. И наконец, проснувшись под громыхание молний ранней весенней грозы, он осознал себя Торбеном — рассудительным, любознательным, осторожным, социальным и остроумным. |
