– Но одно дело знать, а другое – видеть на деле. Вот там, когда идешь с одной мыслью: растерзать сволочей. За каждого пацана по три раза... А сволочей нет. И я не удивлюсь, если вскоре кого-нибудь покажут по ящику в чеченском парламенте. Ты знаешь, я только сейчас понял, что вся эта война напоминает собаку, пытающуюся укусить себя за хвост. Крутятся, крутятся на месте, а кто-то на всем этом бабки делает. И бродить по горам с автоматом бесполезно, потому что скоро я могу оказаться в одном строю с теми, кого вчера ловил. А я не могу идти в бой с людьми, готовыми выстрелить мне в спину. Не могу... Я привык биться с врагом лицом к лицу.
– Говоря армейским языком, ты на тактике понял стратегию, – подытожил Липатников. – Вот и у тебя глаза открылись, последний из могикан... – полковник медленно прошелся по палатке. – Да, – продолжал он, – парадокс в том, что мы уже десять лет пытаемся навести тут порядок, и как только дожимаем бандитов, власть тут же переходит к ним... Но что делать? Сейчас, Виталик, времена несколько другие. Давай оставим стратегию и философию, а лучше поговорим о тактике. Ты понимаешь, что Талипов не оставит тебя в покое? Пока ты в лагере, мы хоть как-то можем тебя оградить, но он все равно добьется своего. Такие люди обид не прощают. И потом, когда ты крикнул о каком-то Филатове, он в лице переменился. Кстати, что это за человек?
– А, – махнул рукой Синьков, – долгая история.
– Короче, Виталик, ты сам понимаешь, в лучшем случае тебе грозит увольнение. Без льгот, пенсии и тому подобное... За проступки, дискредитирующие высокое воинское звание. В худшем... Об этом я не хочу говорить. Так что давай заминать это дело. Ты уже не мальчик. Батальоном десять лет командуешь... Сорвался впервые. Короче, утрясешь это дело, извинишься перед этим ублюдком и исчезнешь с Кавказа. В Москву тебя отправим. Квартиру получишь, семьей обзаведешься, спокойно дослужишь в генштабе, тебя, кстати, давно туда Мишка Олейников зовет. Я думаю, ты для этого созрел. Предоставь право по горам скакать молодым бойцам, – заканчивая фразу, Липатников улыбнулся и по-дружески добрым взглядом посмотрел на комбата.
– А если я не соглашусь? – спросил Синьков.
Липатников мгновенно переменился в лице.
– А твоего мнения никто не спрашивает, – резко ответил он, выпрямляясь во весь рост. – Тебя приказом переводят. Это твой единственный шанс. На Кавказе тебе оставаться нельзя.
И, не желая продолжать разговор, полковник вышел, а Синьков с безразличным лицом вернулся в прежнее положение.
– В Москву так в Москву, – махнул он рукой, закрывая глаза.
В этот момент в палатке вновь послышался шорох.
– Ну что еще? – спросил Синьков, поднимая голову.
К его удивлению, вместо Липатникова вошли три человека в милицейской форме.
– Подполковник Синьков, вы арестованы по подозрению в связи с террористами, следуйте за нами.
В ту же секунду в палатку ворвался Липатников.
– Вы не имеете права. Подполковник Синьков – офицер ГРУ! Его может арестовывать и судить только военное ведомство.
– Вот разрешение военной прокуратуры и постановление об аресте, – невозмутимо ответил милиционер, показывая лист бумаги. – Собирайтесь, подполковник.
Липатников сокрушенно сел на деревянную лавку. Теперь и он в полной мере ощутил всю силу предательства. Снова, как уже бывало не раз, командование, чтобы не идти на конфликт с местной властью, поддерживаемой Кремлем, разменяло боевого офицера, как пятирублевую монету.
Синьков медленно встал с кровати, завязал берцы и, надев кепку, направился к выходу.
– Васильич, – окликнул он опустившего голову полковника.
Тот посмотрел на проходившего мимо комбата, который в знак доверия и солидарности сжал два кулака, соединив их вместе. |